В городе древнем

Антонов Сергей Федорович

— Так вот и не роняй! — заметил Степанов.

— Мне приходится другой раз наступать на горло собственной песне…

— Однажды вот так наступишь — и задохнешься! — отпарировал Степанов. — Да-а… получается-то вот что: ты готов удушить себя ради авторитета высокого звания, а авторитет-то твой, когда наступаешь на собственную совесть, неизменно падает, если не летит кувырком.

— К примеру?.. — спросил Турин.

— Для тех, допустим, кто знает историю Нефеденкова, твой авторитет упал.

— Нет, — уверенно ответил Турин. — Ошибки, говоришь… Срывы. Знаешь, Миша, я работаю честно, с полной отдачей и пока еще замечаний

и тем более выговоров по партийной линии не получал… Да, кстати, ты что это за кашу заварил с платформами какими-то? Я дядю Митю встретил…

Степанов коротко рассказал о своем посещении Захарова, о том, что сам, как говорится, напросился на задание, да еще такое нелегкое.

— А, ну-ну… — сказал Турин. — Давайте, разгружайте. Стройматериалы городу нужны. И не забудь про динамо-машину, они мне всю голову продырявили, эти железнодорожники: забирай да забирай, хотя вроде бы и договорились, что подождут…

— Да, надо воспользоваться случаем: будут машины.

— Вот-вот! — наставительно проговорил Турин. — Давай, действуй, а то меня не будет…

10

Степанов почти не сомневался, что люди не подведут его, придут на воскресник: был высокого мнения не о себе, а о тех, кого узнал за эти тяжелые месяцы, и все-таки — волновался. Дойдя со Советской улицы, остановился, огляделся.

По Советской к станции тянулись люди. Незнакомые и те, кого он знал. Мать Иры… Пелагея Тихоновна Акимова… Группа бережанских переселенцев во главе с так запомнившейся ему бойкой молодкой… Девушки из бригады дяди Мити… Паня со старшими школьниками…

— Здравствуйте, Михаил Николаевич! — присоединилась к Степанову Галкина. — Смотрите, народ-то идет!

Их догнала мать Лени Калошина:

— Михаил Николаевич, я не могу… Ребенок! А Леня пошел…

— Что вы, Юлия Андреевна, идите домой!

Громко сигналя, словно пробиваясь сквозь толпу, подпрыгивая на ухабах, проехала зеленая машина с военными. В кабине Степанов разглядел Веру в знакомом пальтишке. Она приветливо помахала ему рукой в огромной варежке.

На углу Дзержинской к ним присоединился дядя Митя. Он поздоровался и доложил Степанову:

— Прибыл мой командир. Там уже. — Он кивнул в сторону станции. — Сейчас мы на машины…

На перроне они увидели Владимира Николаевича и Бориса Нефеденкова. Стояли, о чем-то оживленно беседовали. Рядом — Евдокия Павловна.

— Владимир Николаевич, а вы-то здесь зачем?..

— Ну как же, Миша, иначе?.. Может, и я сгожусь на что-нибудь…

«А Таня на дежурстве, — вспомнил Степанов. — Жаль!»

Люди все подходили, и он увидел, что идут не только те, кто может работать, но и старики, инвалиды, дети. «Если не помочь, то хоть побыть вместе со всеми… — подумал Степанов. — Конечно, ничего особенно масштабного и эффектного сегодня не произойдет. Не будет яростных атак, залпов могущественных «катюш», тщательно продуманных в штабах операций по окружению противника, массированных ударов с воздуха… Ничего этого не будет. Но и без того, что сделают сегодня дебрянцы, невозможна жизнь…»

На путях, около платформ, уже хлопотали солдаты — времени у них было в обрез. Ими руководил вернувшийся ночью Мамин. Там же суетился, прыгая на своих костылях, неугомонный Гашкин. Размахивая руками, что-то горячо доказывал солдатам Латохин.

Степанов отыскал Веру, Власова, и они втроем быстро наметили, как распределить людей по участкам работы. Сгружают

с платформ пусть солдаты, таскать придется женщинам и подросткам, а вот грузить на машины будут мужчины — женщинам не осилить.

Из своего закутка в пожарном сарае выбежал начальник станции, показал пальцем в конец платформы, где громоздилось что-то укрытое мешковиной.

— И это увозите! Хватит мне ее сторожить!

Несколько женщин пошли туда, откинули мешковину. Под ней нечто холодно-металлическое и, видно, очень-очень тяжелое.

— Что это, бабы?

— Да кто его знает…

— Динамо это. Динамо-машина! — пояснил невесть откуда появившийся Гашкин. — Электрический ток будет давать… Вот отроем где-нибудь подвал кирпичного здания, и там будет электростанция. Со временем, конечно…

— Что же, — совсем робко спросила бережанская молодка, и это так не вязалось с ее характером, — у нас и свет будет? И радио? Может, и кино тогда? «Волгу-Волгу» увидим… «Чапаева»?..

— Сюда все! Идите динамо грузить! Свет будет!

— Кто там басни рассказывает?!

— Почему басни?.. Вот оно, динамо…

Женщины попробовали сдвинуть машину с места.

— Ой, бабы! Да она стопудовая!.. Животики надорвем, не сдвинем… Надо мужиков звать!

В конце концов динамо погрузили на машину солдаты.

В самый разгар работы, урвав свободную минутку, на станции появился Захаров. И не сразу понял, что происходит. Зачем здесь столько народу? Зачем здесь дети, старики? И кто без его ведома вызвал военных? Уж не напутал ли Степанов чего? Но, чем больше он вглядывался в лица людей — и тех, кто работал, и тех, кто только смотрел, — тем больше начинал понимать происходящее. Впервые после двадцати двух месяцев фашистской оккупации в городе организовали воскресник! А ведь люди и слово-то это, верно, забыли!..

Захаров не знал, как выразить им свою признательность. Сказать речь? Но к чему здесь слова? Да и не найдешь сейчас таких слов, а может, их и вовсе нет…

Он подошел к женщинам, тащившим толстое бревно.

— А ну, бабоньки, потеснитесь, дайте и мне поразмяться…

На лицах женщин неуловимо проскользнула растерянность, смущение. Сам секретарь райкома партии!

Через час Захаров ушел к своим неотложным и нескончаемым делам. Их не могли отменить и воскресенья…

А люди продолжали таскать и грузить тес, кирпичи, кровельное железо, стекло.

Как бы ничего особенного. Ничего примечательного…

Часа в три, перед самыми ранними сумерками, начал медленно и торжественно падать белый пушистый снег. Он покрывал черные пепелища и развалины, бугры от домов и одинокие печи. Дебрянск неузнаваемо преображался. Эдакий чистенький, свеженький городок из нескольких домов, десятков сарайчиков и землянок, с клубом и двумя старыми церквами! А пройдут годы, пять или десять, — какой непохожий на современный, какой неузнаваемый Дебрянск отстроят здесь! Какая непохожая на нынешнюю будет жизнь в нем! И не забудется ли под напором других событий, окончательно не отойдет ли в неинтересное прошлое жизнь Дебрянска поздней осенью тысяча девятьсот сорок третьего года? Ведь не случилось в нем взволновавших мир событий, интригующих происшествий, не прогремели в нем битвы, повернувшие ход истории… Но в нем жили и живут люди, которые были и остались русскими. Правда, за то, чтобы они имели честь ими зваться, и осталось пока в Дебрянске из двадцати пяти тысяч всего пятьсот человек.