В горы к индейцам Кубы
Шрифт:
…Кораблей-то сколько, боже.
Сколько негров, этих негров!
Ах, какой тростник соленый!
А укоры и удары!
Кровь застывшая и слезы.
И во тьму открыты жилы.
Утра пусты и печальны.
В cyмepках тростник затонет.
И лишь голос, страшный голос
Тишину кроящий;
Кораблей- то сколько, боже!
Сколько негров!..
Негры составляли, по подсчетам ученых, в конце XVI века уже две трети населения Кубы. И постоянно приходили новые корабли в порты Гаваны и Сантьяго.
Ввоз рабов в Америку становится грандиозной торговлей. Испанский король Карлос V выдает своему другу первую лицензию, согласно которой только этот авантюрист мог вывозить черных рабов в Вестиндию. Разрешения-лицензии и целые соглашения
Такой имеющий полномочия для торговли рабами человек или компания, как и любой другой торговец, должен был сначала сам добыть товар, которым хотел в Америке торговать. У него были две возможности: или приобрести черных рабов покупкой у местных африканских вождей, или сам для себя наловить черных рабов. Первая возможность для работорговцев была, бесспорно, более удобной. Короли и вожди отдельных западноафриканских территорий продавали своих подданных, своих собственных черных братьев европейским торговцам вначале за гроши, за разные, часто ничего не стоящие предметы или за водку, а иногда и за оружие. Итак, короли продавали… Например, кроль Дагомеи продал работорговцам всех до одного обитателей одной из провинций своего королевства… Как только негры попадали в руки рабовладельцев, для них начинался подлинный ад. Большая часть рабов добывалась в глубине Африки. Они, следовательно, должны были быть сначала отправлены к пристани, чтобы их могли погрузить на шхуны. Для этого их соединяли друг с другом цепями или обручами, оковами, которые закреплялись вокруг шеи. На ночь, на стоянках, когда угрожала особенно большая опасность, что рабы попытаются освободиться, они запирались в особые деревянные ярма, с четырьмя отверстиями каждое. Одно ярмо, следовательно, было предназначено для четырех рабов. К телам спящих негров прикреплялись каменные глыбы или другие тяжелые предметы, которые препятствовали им делать любые движения. И так, закованные в цепи, путешествовали негры, караван за караваном, из Западного Судана, с Верхней Вольты, отовсюду Из внутренних частей западной Африки к пристаням работорговцев. Многие караваны проходили по пути к пристани до двух тысяч километров. Не удивительно поэтому, что часто две трети всех невольников погибало, прежде чем они могли увидеть морские волны.
Здесь, у морской пристани, негров затем заталкивали в деревянные лачуги, где они ждали, когда за ними придет корабль. Иногда, однако, случалось, что корабль мог погрузить гораздо меньше рабов, чем их находилось на пристани. Тех, которые на корабль не вмещались, ждала вроде бы свобода. Казалось бы, так. Но все же для невольников единственной надеждой было попасть на корабль, быть отобранными для рабства! Те остальные, которые оставались на берегу, прежде чем придет следующий корабль, все равно перемрут. А домой, куда было сотни и тысячи миль, работорговцы обратно не отпускали. Однажды один из африканских вождей — Лоанги сообщил капитану корабля «Приморозе», что «собрал на берегу столько жителей своей страны, что может несколько недель нагружать на восемь кораблей по 400–500 рабов». Но «Приморозе» не мог вместить столько людей, и поэтому вождь приказал убить тех, которых не удалось отправить. Это случалось часто. Так, в Лагосе, ныне столице Нигерии, за одни день было убито более 900 рабов, которые уже три месяца молились, чтобы прибыл какой-нибудь работорговый корабль и увез их. Корабль не прибыл, и они, как дармоеды, все были перебиты.
Страдания несчастных на работорговых кораблях описаны десятками писателей. Часто корабли работорговцев приплывали в американские гавани полупустыми. Раб не получал почти никакой пищи и питьевой воды. В набитом трюме нечем было дышать. Многие погибали от различных заразных болезней. Заглянем в журнал гаванского порта за 1828–1829 годы. Читаем здесь: работорговый корабль «Рапидо» погрузил в Африке 343 раба, по пути умерло 208 рабов. Корабль «Фама», порт Приписки Кадис, вез 980 рабов, 680 из них умерло по пути от черной оспы. А несколькими днями позже корабль «Ла Констансиа» погрузил в Африке 438 негров, а выгрузил в Гаване 70 рабов!
Для завершения этой невеселой главы приведу заключительный отчет о плавании одного работоргового корабля. Он именовался «Венера» и выгрузил в Гаване 850 негров.
За одну голову (негры
Путевые расходы составили 2500 фунтов.
На другой стороне океана, в Африке, капитан купил рабов по 4 фунта — итого за 3400 фунтов.
Результат легко подсчитает каждый первоклассник:
расходы — 5900 фунтов,
прибыли — 42500 фунтов.
Значит, мы имеем чистой прибыли 36600 фунтов, или почти 1000 процентов для капитана и для работорговой компании. Почему же, следовательно, негр стал рабом? Из-за сахарного тростинка и этой тысячи процентов барыша.
Столько кораблей, столько негров…
Когда здесь, в Гаване, я ходил по следам этой страшной торговли рабами, дошел я однажды до предместья столицы, именуемого Рио Кристаль. Здесь на берегу одноименной речки стоит старинное здание. В нем — элегантный ресторан. Гости, которые ездят сюда на стаканчик коктейля или бананового ликера, в большинстве своем не обращают внимания на табличку, которая напоминает, что строение, где теперь угощает их этот веселый ресторан, было некогда барраконом, то есть жилищем черных рабов.
Раб, который благополучно пережил плавание из Африки, мог, наконец, здесь, в Гаване (равно как в Матансасе, Сантьяго де Куба или в других кубинских портах), принести своему владельцу доход. Рабы, импортированные из Африки, свободно продавались в каждом кубинском портовом городе.
Публичные аукционы рабов происходили в Гаване всякий раз, когда корабль привозил из Африки «черный товар». Раб (или чаще рабыня) мог быть продан в качестве слуги. Для работы в городе, для службы в семье белых годились только те рабы, которые уже знали язык своих новых господ и уже приспособились к их обычаям. Итак, в город продавались только те рабы, которые родились уже на Кубе, — их некогда называли рельольо. Тех же, которые еще не знали испанского (их называли босаль), продавали на сахарную плантацию. Они жили в поместьях своих господ и работали вплоть до самой смерти.
Хотя в караване и на корабле раб был только «одной штукой», здесь он нуждался в собственном имени. Каждого же негра как-нибудь да звали, но эти «языческие имена» господам были не по душе; поэтому они прибавляли к первоначальному имени своих рабов еще одно имя, «христианское». И вот кубинского негра начинали называть, скажем Тору Хосе, или Бандоре Исидоро. Поскольку негру, не знавшему испанского, эти имени звучали совершенно чуждо и зачастую он их даже не запоминал, их владельцы прикрепляли ему «для порядка» на шею деревянную табличку с этим именем, а вдобавок оно писалось несмываемой краской на рубахе.
Через несколько лет владельцы у своих рабов их собственные африканские имена совершенно отбирали, а к католическому имени, которым их наделили, присоединяли в качестве фамилии название африканского племени, к которому раб принадлежал на своей родине. И впредь Бандорс Исидоро именовался Исидоро Лукуми, таким же образом другой негр назывался Альфредо Мандинга, следующий — Леандро Ганга и так далее. А потом, когда и на Кубе было, наконец, ликвидировано рабство, негры опять получили другие фамилии. На сей раз — по своему бывшему владельцу!
Итак, негр на плантации получал в первую очередь имя, а потом ему господин выделял единственную рубаху, дабы здесь, в христианском мире, прикрыл он постыдную наготу своего черного тела. И наконец, получал он и место в барраконе. Это было квадратное строение, в котором в общих маленьких комнатах жили черные рабы вплоть до своей смерти. И именно здесь, в одном таком бывшем барраконе, ныне переделанном в загородный ресторан «Рио Кристаль», теперь сижу я и пишу эти строки. Как только допишу главу, расплачусь и из бывшего барракона уйду. Раб, однако, из барракона и хозяйского поля не уходил никогда. До самого конца жизни он только работал, надрывался до упаду день за днем, от рассвета до захода солнца. Господина на поле за все это время он едва ли видел хоть раз. Между плантатором и рабом стоял исполнитель господских приказов, надсмотрщик и приказчик в одном лице, его здесь называли майораль. Майораль имел единственный рабочий инструмент, при помощи которого он распоряжался работой на хозяйском поле — тяжелую кожаную плетку, которая день-деньской свистела в воздухе: быстрее, гните спину круче, мир хочет сладкого…