В гостях у эмира Бухарского

Крестовский Всеволод Владимирович

Тогда одинъ изъ нашихъ акъ-саяковъ, не вставая съ мста, обратился къ нимъ съ любезною просьбой — нельзя ли, молъ, приступить къ началу. Но т только на минутку повернули къ нему головы и сейчасъ же смшливо отвернулись съ лукаво-капризными минами. Они видимо насчетъ акъ-саяка перекидывались между собою какими-то критическими замчаніями и подсмивались надъ нимъ. Тотъ еще деликатне повторилъ свою просьбу, дескать, уши и глаза наши алчутъ насладиться прелестями вашего благороднаго искусства, — но на сей разъ со стороны батчей это не вызвало даже и мимолетнаго вниманія. Видя, что просьба. одного не дйствуетъ, стали просить уже нсколько акъ-саяковъ, и просить усиленно, даже умиленно; но результатъ былъ столь же безуспшенъ. Дангарачи-баши между тмъ время отъ времени медлительно похлопывалъ пальцами о бубенъ. Тогда двое изъ нашихъ амфитріоновъ нарочно отправились въ уголъ къ батчамъ и очень почтительно открыли съ ними заискивающіе переговоры. Мальчишки очевидно ломались, желая, чтобы ихъ упрашивали больше и усердне, и наконецъ добились-таки своего. Вроятно оно такъ нужно, такъ слдуетъ по этикету. Здсь вдь на все этикетъ.

Батчи

поднялись со своихъ мстъ и вышли на середину террасы, сопровождаемые взрывомъ радостно торжествующихъ кликовъ и возгласовъ, даже какимъ-то восторженнымъ рычаніемъ и мычаніемъ своихъ ретивыхъ поклонниковъ.

— Э-э-эІ.. Якши!.. бай-бай якши!.. Куллукъ!.. Рахметъ куллукъ, таксыри! [179] — неслись со всхъ сторонъ разнообразныя восклицанія и воздушные поцлуи.

179

То есть: хорошо! благодаримъ, усиленно благодаримъ повелителей нашихъ! Восклицаніе «э-э» вообще служитъ для выраженія похвалы, удовольствія, торжества и удивленія.

Изъ сегодняшнихъ наблюденій надъ пріемами батчей, по сравненію ихъ съ прежде виднными, я вывелъ заключеніе, что они всегда руководятся боле или мене общими и единообразными правилами. Такъ, обыкновенно начинается съ того, что, выступивъ предъ зрителей, они всегда становятся въ рядъ нечетнымъ числомъ, то есть по три, по пяти или по семи. Боле искусный танцоръ или запвало всегда въ середин. Ординарный костюмъ — легкій ситцевый халатикъ, непремнно краснаго цвта съ какими нибудь разводами и красный большой поясъ; на голов парчевая съ золотомъ или серебромъ тюбетейка, изъ-подъ которой падаютъ на плечи длинныя кудри; передняя же половина темени плотно выстрижена или выбрита. О женскихъ костюмахъ не говорю, такъ какъ тутъ уже нтъ извстной условности и допускается боле фантазіи, роскоши и разнообразія; но надо замтить, что бухарцы вообще предпочитаютъ и ставятъ гораздо выше пляску въ мужскомъ костюм, чмъ въ женскомъ. Танцуютъ всегда босикомъ, подъ аккомпаннментъ бубенъ и собственнаго пнія. Начинается всегда съ хороваго величанія присутствующихъ, гд каждому поется соотвтственный комплиментъ и похвала красот или достоинствамъ. Затмъ идетъ обыкновенная пляска, то есть медленное движеніе гуськомъ по кругу съ откинутою нсколько назадъ и въ сторону головой, съ легкими пригибаньями колнъ и плавнымъ выносомъ рукъ, то правой, то лвой, чтб похоже какъ бы на повелительные жесты. При этомъ вс зрители, сидя на пяткахъ, бьютъ тактъ въ ладоши и мрно поводятъ въ стороны головами. Танцоры нсколько'разъ мняютъ свое направленіе по кругу, берутъ направо назадъ и налво назадъ, принимаютъ въ ту или другую сторону, отступаютъ отъ зрителей пятясь затылкомъ и снова наступаютъ на нихъ всею шеренгой. Затмъ тактъ учащается, движенія плясуновъ становятся живе, рзче, порывисте и наконецъ переходятъ въ быстрое круженіе волчками, иногда въ присядку, подъ акоманииментъ усиленной дроби на бубнахъ. Посл этого вновь начинается пніе, иногда хоромъ, иногда соло, или дуэтомъ въ унисонъ и съ перекликами, въ которыхъ принимаютъ участіе и дангарачи. Потом опять плавныя движенія руками, станомъ и бедрами, опять прогулка гуськомъ по кругу и такъ дале до новаго бшенаго аллегро и волчкообразнаго круженія. Такъ повторяе нсколько разъ, вроятно до извстнаго условнаго количества однихъ и тхъ же пріемовъ, посл чего первое дйствiе, или такъ-называемая «катта-уинъ» [180] кончается. То гда челядинцы простилаютъ предъ зрителями на ковр полотенца и ставятъ на нихъ блюда съ дымящимся палау и чашки съ кумысомъ и бузой. [181] Во время этого угощенія батчи пользуются нкоторымъ отдыхомъ, но не вс, а поочередно, такъ одинъ или двое задаютъ во время закуски концерт и распваютъ разные нжные романсы и мадригалы. Мн удалось добыть здсь нсколько такихъ, и чтобы дать чиателю нкоторое понятіе о томъ, чтйо это такое, я предлагаю ихъ въ перевод.

180

Катта-уинъ значить сильная, большая или главная игра.

181

Буза — хмльно® напитокъ, въ род молодаго пива, замняющiй сартаіь вино, запрешенное Кораномъ. Приготовляется буза преимущественно изъ проса, которое заваривается и заквашивается, а затм, при броженіи, разбавляется водой. Длаютъ ея также изъ риса и кукурузы.

Вотъ, напримръ, какъ вамъ понравится хотя бы этотъ:

Глаза твои какъ у газели, А носъ какъ гордый Араратъ, Уста твои лишь для улыбокъ И поцлуевъ созданы, А зубы, чтобъ вкушать кишмишъ, Отборный, первый сортъ, кишмишъ, Что подаютъ къ столу у шаха.

А вотъ нсколько въ другомъ род:

Когда я былъ маленькимъ, Всему на свт предпочиталъ я яблоки; Когда я сталъ юношей, Всему на свт сталъ предпочитать женщину; Теперь, когда я старъ и ни къ чему негоденъ, Всему на свт я опять предпочитаю яблоки.

Вотъ мадригалъ, обращенный къ мирз: [182]

Еслибъ ты, мой мирза, превратился въ калямъ, Я желала-бъ сдлаться твоею калямданъ. [183]

Въ томъ же род, но въ боле поэтической форм:

Еслибъ ты былъ книгой (китабъ), Я желала бы служить для нея рахилью. [184] Я желала бы, чтобъ эта книга, Раскрытая

иа свтлой страниц любви, Всегда, всегда лежала на своей. рахили. Тогда всякій смыслящій цнитель, Взглянувъ на нее, сказалъ бы: «Какая славная поэма любви Какъ хороша эта книга И какъ счастлива должна быть рахиль, Которой въ удлъ досталась честь Всегда держать въ своихъ объятьяхъ эту книгу.»

182

Мирза — секретарь, писецъ, вообще письменный человкъ.

183

Тростинка, замняющая на мусульманскомъ Восток перо, называется калямъ, а пиналъ для письменныхъ принадлежностей и чернильница — калямданъ.

184

Рахиль, это створчатая подставка на шарнир, въ род пюпитра или аналоя, на которую кладется киига. Въ вертикальномъ разрз раскрытая рахиль иметъ видъ буквы X. Верхнія щеки ея охватываютъ, какъ бы обнимаютъ, переплетъ развернутой для чтенія книги.

Вотъ романсъ, обращенный къ соловью.

О, соловей, любимецъ розы, Соловей! Душа моя омрачена печалью, Соловей! Какъ страстно любишь розу, Соловей! Такъ громко пой ты псню, Соловей! Пой громче эту псню, Соловей! Чтобъ ею разбудить сердце моего милаго, Соловей! Я жажду умереть въ его объятьяхъ, Соловей! И роза бы не сохла, кабы не ты, О, соловей! И человкъ не сохъ бы, кабы не любовь, О, соловей!

Иногда весь романсъ вертится иа разнообразныхъ и, такъ сказать, фугическихъ повтореніяхь одного и того же слова или фразы, но такъ, чтобы въ общемъ все-таки выходилъ извстный смыслъ и являлось бы нчто цльное, законченное. Такъ, напримръ, пвецъ-дангарачи, тихо аккоманируя себе на ситар [185] или на бубн, обращается къ батче и поет:

Одну улыбку и больше мн не надо! Всего лишь одну и больше не надо, И ничего мн больше не надо, И совсмъ ничего, ничего мн больше не надо, И ие думай, что мн надо,— Мн не надо! Не надо!

185

Ситара — струнный инструментъ, корпусъ его как у мандолины, но только с длиннымъ грифомъ. Ситара всегда бываетъ о трехъ струнахъ, а дутара о двухъ. Корпус дутары треугольный, отчасти напоминает нашу балалайку. Это преимущественно инструментъ киргизовъ.

Но батча не внемлетъ его мольб и длаетъ видъ, что надменно отъ него отворачивается. Пвецъ оскорбленъ такимъ презрительнымъ отношеніемъ къ его чувству и потому вдругъ съ азартомъ переходитъ въ высокій фальцетъ. На тоненькую нотку взвивается его гортанный, какъ бы сдавленный голосъ — и ужъ какихъ только трелей не выводитъ онъ на этой курьезной нотк! — и 'поетъ съ укоромъ:

А-а-а! Ты злой мальчикъ! Ты думалъ, что мн надо, А мн вотъ не надо, не надо! И ничего мн больше не надо, И совсмъ ничего, ничего мн больше не надо! И не думай, что мн надо,— Мн не надо! Не надо!

Посл этой строфы батча становится благосклонне и медлительно поворачивается къ пвцу съ лукаво-кокетливою улыбкой, но тотъ уже вошелъ въ полный азартъ и продолжаетъ теперь все больше и больше его поддразнивать:

Желалъ дарить теб кишмишъ, А теперь не надо, не надо! И ничего теб больше не надо! И совсмъ ничего, ничего теб больше не надо! И не думай, что теб надо,— Теб не надо! Не надо!

Батча становится еще благосклонне и начинаетъ уже слегка заискивать въ пвц, который между тмъ продолжаетъ поддразнивать и высчитывать, что и сколько желалъ ему дарить, но теперь ничего этого уже не надо. Такъ онъ высказываетъ, что думалъ было подарить ему вс сласти, вс лучшія лакомства міра, а теперь не надо; желалъ дарить коня въ бирюзовомъ убор съ сердоликами и золотыми подвсками, желалъ дарить парчевый сарпай (почетный халатъ), унизанный жемчугомъ и самоцвтными камнями, желалъ отдать турсукъ, набитый золотыми тилями, и все это за одну лишь улыбку, а теперь не надо, «и ничего теб больше не надо, и не думай, что надо — теб не надо». По мр высчитыванія этихъ подарковъ въ возрастающей прогрессіи ихъ значенія и цнности, батча становится все благосклонне, все искательне и наконецъ самъ уже проситъ пвца вмсто всхъ сокровищъ подарить ему въ свой чередъ одну улыбку — улыбку примиренія, посл которой ему «совсмъ ничего, ничего уже больше не надо».

Всласть накушавшись жирнаго палау, посл чего собственные пальцы, служившіе вмсто ложекъ, потребовалось облизать и обтереть о чембары, а затмъ принявшись за кумысъ и бузу или чай, смотря, что кому больше нравилось, наши амфитріоны потребовали продолженія плясокъ. Теперь батчи уже не заставили упрашивать себя и по первому призыву выступили на сцену. Такъ какъ «главная игра» — катта-уинъ, составляющая, такъ сказать, ядро, важнйшую и какъ бы офиціальную часть ихъ представленія, была уже кончена, то во второмъ отдленіи обычай допускаетъ боле варіантовъ игриваго характера и вообще боле фантазіи. Это все равно что легкій водевиль посл серьезной комедіи. Тутъ-то вотъ и развернулись наши угощатели.