Шрифт:
Юрий Дружников
В гостях у Сталина без его приглашения
Писатель один московский (опущу его фамилию, чтобы не обижать), вполне преуспевающий, а тогда молодой и целеустремленный, в начале 1953 года закончил поэму. Герой ее -- мальчик, очень трогательно выписанный, идет со свертком на Красную площадь, прямо к Спасской башне. Чтобы не возникло более современной мысли о нехороших замыслах мальчика, сразу уточню. Мальчик хотел вручить подарок Сталину и этим выразить любовь миллионов детей. Впрочем, "миллионов" -- политическая ошибка. Надо написать "всех".
Мальчика
Тут у мальчика отрастают крылья ангела, и он, счастливый, улетает. Или ничего не отрастает. Просто, выполнив пионерский долг, герой поэмы отбывает на своих двоих. А мудрый человек в Кремле, прервав на секунду напряженный труд, подходит к окну и, щурясь от солнца, провожает мальчика теплым взором. Стереотипы гипнотизируют. Хочется написать "мальчик" без мягкого знака, как он произносил. Но не буду: ведь в трудах по языкознанию он мягкий знак не запретил. А мог бы. И никто б не пикнул.
Тема поэмы была не на все сто процентов оригинальна. Вот, например, такое же: "Сталин часто курит трубку, а кисета, может, нет. Я сошью ему на память замечательный кисет". Одна девочка в моем классе во время войны, декламируя это стихотворение, вместо слова "кисет" говорила "корсет". Другой ученик говорил "кастет". Где эти дети, я не знаю. Что касается семантики процитированной парафразы, то теория учит, что маслом кашу не испортишь. В общем виде данный сюжет давно сформулирован в полублатной песне "Мама, я Сталина люблю".
Все должны были его любить. Многие любили, -- кто теперь проведет грань? Некоторые уважают посейчас. Но речь дальше не о любви, как подумал проницательный читатель. И не о поэзии (профессор Колгейтского университета Ричард Сильвестр еще в семидесятые знакомил меня с замыслом исследования о Сталине как герое советской поэзии, хотя, насколько я знаю, так его и не опубликовал). Изучена частота восхвалений Сталина в советской прессе 30-х -40-х годов. Составлен список всех эпитетов, которыми награждали его, вроде "Великий кормчий" или "Лучший друг советских женщин". Это мы знаем. Так о чем же пойдет речь? Вопросы я ставлю вполне прозаические: почему герои поэм шли именно в Кремль? где на самом деле жил Сталин? откуда управлялась страна?
Как и все советские люди, он был где-то прописан. Не на небе. Местом тем был, действительно, Кремль. Взоры прогрессивного (и непрогрессивного) человечества были устремлены по месту его прописки, а он, подобно многим другим советским людям, жил в другом месте непрописанным. При его жизни это была стратегическая тайна, которую хранило (не считая спецслужб) весьма ограниченное число лиц.
Большинство тех, с кем он встречался по делам или
Надо определенно заявить, что генсек выехал из Кремля в московский пригород в 1934 году. Квартира его в Кремле оставалась. Всегда ожидая покушения (как сегодня Арафат), он до последнего момента не говорил даже личному секретарю А.Н.Поскребышеву и начальнику охраны генералу Н.С.Власику, что едет домой. Но почти всегда уезжал в свою тайную резиденцию. Одно время этот дом предназначался для менее официальных встреч, а значительные иностранцы наносили визиты в Кремль. Потом настал период, когда он вообще перестал выезжать, а затем, подобно многим старикам, перестал и выходить из этой обители. Даже советоваться с Лениным в мавзолее перестал.
Официальные секретные бумаги называли это место "Загородный объект No 1". В телефонных переговорах, которые могли подслушать враги народа, на жаргоне охраны, приближенных и его самого Кунцевскую дачу именовали "Ближней", в отличие от других, дальних его дач. Точнее, она находилась в старинном селе Волынском, но весь этот район входил в Кунцево. Из Кремля туда, судя по некоторым источникам, строился тоннель для спецмашин, а по другим источникам -- секретная линия метро. Говорили, что Сталин проехал по тоннелю один раз, а потом ездил по Арбату и Минскому шоссе до поворота на личную дорогу.
Узнал я о кунцевском доме, попав в этот самый дом, то есть в гости к Сталину. Правда, сам хозяин за восемь месяцев до этого умер. Очутился я там в конце 1953 года. Потрясение, несмотря на легкомыслие молодости, оказалось настолько сильным, что детали впечатались в память намертво.
Дом этот позднее был упомянут в книге Светланы Аллилуевой. Нам придется сравнить то, что, конечно же, автор "Писем к другу" знала лучше, с тем, что я, однако же, видел собственными глазами. Светлана Иосифовна говорит, что оказалась последний раз в кунцевском доме в день смерти Сталина. Разночтения и те детали, которые Аллилуева забыла упомянуть, представляются важными, любопытными.
Был я студентом третьего курса историко-филологического факультета пединститута в Москве на Пироговке. Сейчас в Америке и на других материках немало выпускников нашего института, -- хоть организуй вечер встречи. Ответственной за культмассовые мероприятия в группе была тоненькая белокурая девочка Нина.
Она оперативнее других вышла замуж, само собой, за нашего однокурсника. Оказалась она жесткой, со вздорным характером, избалованной. С мужем ссорилась на лекциях, делая всю студенческую аудиторию, а иногда и профессора соучастниками семейной свары. Казалось, лекция по зарубежной литературе эпохи Возрождения читается на коммунальной кухне.