В храме Солнца деревья золотые
Шрифт:
Нангаван обвел взглядом своих учеников. Все они уставились на него, ожидая ответа.
— «Когда мягкий дождь орошает мою душу, я вижу Будду, не видя. Когда лепесток цветка тихо опадает, я слышу голос Будды, не слыша», — негромко произнес он.
В доме воцарилась тишина. Ученики обдумывали сказанное. А Нангаван мысленно благодарил своего старого Учителя, который неоднократно напоминал ему: «Если тебе задали вопрос, а ты не знаешь ответа… скажи что-нибудь непонятное. Пусть ученики подумают. Пока они сообразят, что ты сказал, они успеют забыть, о чем они спрашивали».
Нангаван уже не раз применял этот чудесный прием, и он всегда срабатывал безотказно. Так вышло и сейчас. Спор прекратился, и каждый занялся своим делом.
Гуру отправился в другую комнату, возлег на деревянный топчан и предался медитации, которая плавно перешла в сон. В этом сне сияющий Дух Гор наделял Нангавана божественными способностями…
Я без сожаления покинул Теночтитлан. Этот город изрядно утомил меня своими жестокими нравами и непрестанно льющимися реками крови. Миктони подарила мне на прощанье коробочку с золотым порошком, за что я был ей премного благодарен. Вдыхая порошок, я ощущал необыкновенный прилив сил, и моя миссия казалась мне легко достижимой.
Путь мой лежал в перуанские
Я направлялся в Куско — столицу империи, где обитала высшая знать, жрецы и, конечно же, сам Инка — император.
Миктони немного рассказала мне об инках.
— По желтому знаку в небе все узнали о при — бытии Единственного Инка — шепотом сообщила мне она. — С тех пор он правит империей. Инка имеет главного советника: Верховного Жреца Храма Орлов. В этом храме молодые Жрецы готовятся к посвящению в сан Орлов. Когда Единственный Инка отправляется в плавание, жрец с небольшим отрядом воинов и рабов ожидает его парусные суда на скальной площадке. На склоне отрога выбит знак в виде трезубца. Только имеющий сан Орла «Парящий высоко» удостаивается чести увидеть первым и оповестить всех инков о возвращении правителя.
— А куда плавает Единственный Инка? — спросил я.
Но Миктони не ответила. Она приложила палец к моим губам в знак молчания. Тогда я решил перевести разговор на другое.
— Почему вы так любите перья? — задал я невинный вопрос. — Все знатные ацтеки украшают перьями не только свою одежду, но и оружие, жилища, храмы…
Миктони, озадаченная моими словами, широко раскрыла свои удлиненные, вытянутые к вискам глаза и задумалась.
— Ты говоришь так, будто не являешься одним из нас, — наконец произнесла она. — Разве тебе самому не известен ответ на твой вопрос?
Тут я понял, что дал маху, и начал оправдываться. Близкий отъезд так возбуждал мое воображение, что бдительность совсем притупилась. Нужно было срочно исправлять положение.
— Да, конечно… — пробормотал я, лихорадочно соображая, как выкрутиться. — Но… меня всегда больше привлекала война, ты же знаешь. Я подолгу находился в дальних походах, воевал с дикими племенами. Моя мать родила меня в военном шатре, я вырос в чужих краях. Мой отец преданно служил империи, усмиряя непокорных, захватывая новые плодородные земли, собирая дань и поставляя в Теночтитлан пленных и рабов для жертвоприношений. Мои родители не захотели отправить меня в школу, где Жрецы обучили бы меня истории, астрономии и управлению. Военными навыками я овладел благодаря моему отцу и старшим братьям. Они все погибли…
Я так искусно впал в глубочайшее горе, что Миктони сжалилась надо мной.
— Не продолжай, прошу тебя, — сочувственно поглаживая меня по плечу, сказала она. — Мне не следовало ворошить твое прошлое. Прости…
Я возблагодарил ацтекских богов, что мне удалось завладеть сердцем столь нелюбопытной женщины. Я, разумеется, никак не мог обучаться в школе для детей знати. Я постигал жизнь ацтеков, будучи абсолютно чужим для них. Моя цель привела меня к ним так же, как теперь она властно звала меня дальше, в империю инков.
— Твой брат, кажется, побывал в Куско? — ушел я от опасной темы, в то же время продолжая выведывать необходимые мне сведения.
Миктони не стала интересоваться, откуда я знаю о брате, считая мою осведомленность естественной.
— Да, — подтвердила она мои догадки. — И привез оттуда много интересных вещей. Среди них вот это перо.
Она ловко отстегнула от своего головного убора ничем не примечательное перышко и под — несла его к моим глазам.
— Это перо из Храма Орлов, — шепотом добавила она.
При этом ее лицо выражало глубочайшее почтение и восхищение.
Я не понимал ее благоговения.
— О, легкая косточка крыла рожденных для полета! — начала она молиться, глядя на перо. — Как ты совершенна! Ты чудо легчайшее, и тебя не сломаешь! Твой твердый стержень обеспечивает жесткость там, где требуется поддержка. Но ближе к кончику он становится упругим, как того требует полет…
— Дай мне перо, — перебил я поток ее красноречия, грозящего перейти в молитвенный экстаз. — Я хочу рассмотреть его как следует.
Миктони с величайшей торжественностью передала перо мне в руки. Оглядывая его со всех сторон, я заметил тонкое золотое кольцо, при — крепленное к стержню. На кольце был выбит незнакомый мне символ.
— Это Знак Храма Орлов, — объяснила Миктони, заметив мой пристальный интерес. — Возьми перо себе! Оно убережет тебя от многих бед и проложит тебе дорогу повсюду, куда ты пожелаешь направиться. Береги его. Это магический амулет и залог моей любви к тебе.
Потом она рассказала мне, как жрецы Храма сооружают «мотыльков» и «пеликанов» — примитивные летательные аппараты для жителей империи.
На маленьких вертких «мотыльках» можно прыгать в восходящих потоках воздуха. Они быстро набирают высоту для полета, и для них требуется только одна быстроногая лама. [20] Я догадался, что ламу использовали для разгона.
«Пеликаны» же служили для перевозки грузов. Их большие широкие крылья обтягивались специальной тканью, пропитанной желчью животных.
— Врат говорил, что они гудят, как кожа барабанов, — хихикнула Миктони. — И ужасно дурно пахнут. Этот отвратительный запах долго не выветривается.
— Выходит, «мотыльки» лучше?
Она помолчала, вспоминая слова брата.
— Не знаю. «Мотыльки» сразу поднимаются в небо, а «пеликану» нужен длинный разгон по земле. Такой длинный, что иногда ему даже не хватает площадки, и ламы, тянущие его, срываются вниз с крутого склона и ломают ноги. Бедные животные…
Я в очередной раз подивился, как это может сочетаться в людях:
— Зато в небе «пеликан» устойчив и парит ровно, — закончила она свою мысль.
Эта юная ацтекская принцесса, как и большинство ее соплеменников, не могла долго печалиться. Тучки, набежавшие было на ее милое личико, тут же рассеялись.
— Твой брат научился летать на «пеликанах» и «мотыльках»? — спросил я.
Миктони засмеялась.
— Разве это можно назвать полетом? Подобные неуклюжие твари годятся только для простолюдинов. Мой брат не стал бы даже пробовать.
— Чему же его учили в Храме Орлов?
Она хотела ответить, но тут же опомнилась и зажала рот ладошкой.
— По-настоящему летать умеют только Жрецы… — поднявшись на цыпочки и приблизив губы вплотную к моему уху, прошептала Миктони. — Я слишком много болтаю. Боги не любят этого. Они накажут нас обоих, тебя и меня.
Что ж, она и так рассказала достаточно. Благодаря болтливости моей «возлюбленной», я получил неплохие ориентиры, и мои скитания носили не беспорядочный, а весьма определенный характер. Я мог бы еще долго блуждать по плоскогорьям и долинам, но случай подсказал мне, что я достиг страны «капак-куна» быстрее, чем ожидал.
Ночами я старался забираться на деревья, устраивая себе ложе в густых кронах. Там меня труднее было обнаружить как людям, так и хищным зверям. Видимость с высоты открывалась прекрасная. Проснувшись одним теплым солнечным утром, я раздвинул ветки и осмотрелся. Внизу, недалеко от скрывающего меня дерева, из-за скалы выскочили и побежали два воина в легких плащах из светлой ткани, с короткими бронзовыми мечами на бедрах. Они направлялись к летательному аппарату, окрашенному в яркий желтый цвет. Я догадался, что это и есть «мотылек». Значит, воины — инки. Они-то мне и нужны!
Воины возились у валунов, отсоединяя ременные тяги. Из расположенной поблизости пещеры рабы вывели лохматую ламу в красивой сбруе, «запрягли» ее, и лама натянула ремень. Под крыльями «мотылька» я увидел прикрепленную корзину, сплетенную из прутьев. В корзину залез человек, и подстегнутая бичом лама рванулась вперед.
«Мотылек» сдвинулся с места, скользнул по камням и поймал крыльями упругую волну встречного ветра. Я невольно залюбовался его полетом…
20
Ламы — род парнокопытных животных семейства верблюдовых.
Ангелина Львовна отложила исписанные Маратом листки и закрыла глаза. Перед ней словно ожила картина давно исчезнувшей жизни. Поразительно! Так описывать ее мог только тот, кто видел все своими глазами. Повествование идет от первого лица, значит…
Как это возможно?
Она набрала номер Марата, и только когда он ответил, сообразила, что уже час ночи.
— Ты спишь?
— Уже нет, — сказал Калитин.
По его голосу было понятно, что он улыбается. Рад ее звонку, несмотря на поздний час.
— Марат, постарайся вспомнить, о какой тайне идет речь в твоих записках?
— Если бы я знал…
— Это многое объяснит.
— К сожалению, ничем помочь не могу, — усмехнулся Марат. — Он мне не говорит.
— Кто?
— Тот, второй человек…
Закревская нервно кашлянула. Кого Марат называет «вторым человеком»?…
Глава 18
Лариса не хотела признаться себе, что ей нравится Изотов. Ничего в нем нет особенного. Он чем-то напоминал ей директора школы, в которой она преподавала биологию. Такой лее молодой, серьезный и галантный.
Более! Как давно это было — школа, уроки, классный журнал, звонки, шумные переменки, непослушные ученики. Ларисе казалось, прошлая жизнь никогда не вернется. Москва, Мельников, их съемная квартира, вечная погоня за деньгами, достатком… Куда все ушло? Она потеряла интерес к мужу и не могла себя заставить писать ему.
Горы встали непреодолимой стеной между нею и прошлым. Здесь началось что-то другое, новое…
Изотов и Лариса прогуливались недалеко от входа в туннель, разговаривали.
— Сколько вам лет, Валера? — спросила она.
— Тридцать шесть, — вздохнул инженер. — Это моя вторая крупная стройка.
— Вы женаты?
— Был… развелся два года назад. Какой из меня муж? Дома не бываю, все в разъездах да в разъездах. Какой женщине это понравится? Кочевая жизнь по-своему формирует характер, взаимоотношения. Случайные пристанища, случайные знакомства, случайные связи… Все случайное.
Лариса улыбнулась. Ей было приятно узнать, что инженер Изотов — свободный мужчина. Только бы он ее не спрашивал о семье!
— Вы мне обещали экскурсию, — увела она разговор в сторону. — Помните?
— Конечно, — кивнул Изотов. — Хоть сегодня. У вас есть свободное время?
Лариса захлопала в ладоши, как школьница.
— Ой, вот здорово!
— Эй, Панчук, — подозвал инженер низенького, коренастого проходчика. — Дай женщине каску.
— Сей момент.
Проходчик понимающе ухмыльнулся, проворно сбегал за каской и подал Ларисе.
— Не боитесь? — спросил Изотов. — Женщины у нас в туннеле еще не бывали. Вы первая.
— Там страшно?
Он задумался, зябко повел плечами.
— Как сказать? Мне поначалу было страшно. Я когда первый раз под землю спустился, думал, больше не смогу. Если наверх выберусь — все! Никто меня сюда силой не загонит! А потом ничего… привык. Но это давно было, еще в Москве, когда мы метро строили. Здесь не так опасно. Скалы, все-таки. А там… мама родная! Толща земли над тобой, темнота и шорохи. Ну, как все это завалится? Куда бежать? Пробрало меня, как положено. Мне тогда проходчики казались храбрецами, настоящими героями. Верите?
— Верю. — Лариса кое-как напялила каску поверх вязаной шапочки. — Мне идет?
— Очень.
Вход в туннель показался ей вратами в преисподнюю — сырой, мрачный, зияющий непроглядной чернотой. Она не сразу заметила, что внутри горят электрические лампочки.
— А это что? — Лариса показала на арочную конструкцию, напоминающую гигантский скелет. — Я чувствую себя, как в горле у динозавра.
— В горле у динозавра? — засмеялся Изотов. — Интересное сравнение. Можно и так сказать. Это тюбинги, которыми укрепляется грунт или порода внутри туннеля. Их подгоняют один к другому с точностью до миллиметра. Там, где они установлены, вероятность обвала минимальна.
— Но все-таки возможна?
— Все возможно, — ответил инженер. — Несоблюдение технических требований проходки. Или землетрясение, например. Здесь сейсмически опасная зона. Постоянно встряхивает.
По мере того как они удалялись от входа, Ларисе становилось не по себе. Они с Изотовым шли по туннелю в полном одиночестве. Откуда-то издалека доносились приглушенные звуки — стук, голоса, стрекот отбойных молотков.
— Нигде так не чувствуется оторванность от мира, как под землей, — сказал Изотов, уловив ее настроение.