В «игру» вступает дублер
Шрифт:
Он рассказал о Шкловском и Антонине, потом спросил:
— Так что же будем делать с Гуком?
— Намечалось провести операцию мне и Игнатову, да ранило Валентина, — ответил Николай. — Да не волнуйся, не тяжело. Но теперь я один.
— Почему же один? — возразил Зигфрид. — А мы на что? Каков план операции?
Чернов изложил план Игнатова.
— Годится, — согласился Зигфрид. — Детали обсудим.
Как обычно, вечером Гук бодро шагал по улице Подгорной в отличном настроении. Элен (так именовала себя теперь Ленка-кудрявая) была далека от его идеала, но умела обставить
Думать о будущем Гук не любил. А что о нём думать, если утром не знаешь, доживёшь ли до вечера? Но для того, чтобы всё-таки не оборвалась преждевременно его молодая жизнь, он и вертелся, ревностно выполняя поручения новых хозяев.
Иногда в памяти всплывало прошлое. Вот с этим было хуже. Оно беспокоило, терзало мелкими укорами. Он отгонял их от себя, как назойливых мух, но они, эти образы прошлого, настойчиво лезли в голову. И прежде всего мать.
Виктор её любил и жалел всегда. Он это ещё помнит. Ей приходилось кочевать вслед за мужем-геологом, и они никогда не имели насиженного гнезда. Мать то и дело упаковывала и распаковывала вещи. До тех пор, пока не началась война. К тому времени они снова приехали в Подмосковье, где Виктор когда-то учился в пятом классе один год, вернее, даже неполный год.
Поселившись опять в Подмосковье, Виктор устроился работать в контору химического завода и заочно завершал учёбу в институте иностранных языков. Началась война — его взяли в армию переводчиком. Отец тоже ушёл на фронт. Мать осталась одна в чужом ей Подмосковье.
В плен Виктор попал не в бою, а вместе с машиной, на которую налетели немецкие мотоциклисты. Куда делись водитель, майор и подполковник, не знает, а сам на допросе сразу же стал отвечать на немецком языке и заявил, что готов служить истинной родине, так как по происхождению немец, — он уже был наслышан о пытках, а боли совершенно не переносил. После нескольких гнусных проверок его оставили переводчиком в армии фон Клейста, а затем перевели в гестапо. Конечно, может случиться, что на допрос приведут отца… Но зачем же думать об этом? Пока не привели, и, возможно, он никогда не попадёт в плен.
Виктор подошёл к небольшому дому с закрытыми ставнями, бросил беглый взгляд вокруг и уверенно открыл дверь. Спустя две-три минуты от стены дома, стоявшего напротив, отделился человек, быстро пересёк улицу и скрылся за той же дверью. Это был Зигфрид.
В комнате, куда вошёл Зигфрид, его глазам представилась такая картина: Чернов сидел верхом на Гуке, Василий, лицо которого наполовину закрывала косынка, вязал его, ругаясь:
— Чёрт паршивый, ещё кусается!
Девица, вжав голову в плечи, застыла в кресле, сидя спиной к Зигфриду. В квартире всё говорило об относительной состоятельности и даже пахло хорошими духами. Василий, управившись с Гуком, увёл девицу в соседнюю комнату. Чернов помог Гуку подняться. Тот ещё не совсем пришёл в себя, растерянно и зло озирался.
— Что,
Гук молчал, облизывая пересохшие губы.
— Дай ему воды, — посоветовал Зигфрид.
— Так это вы устроили? — догадался Гук. — Боже, какого я свалял дурака!
— Вы уверены, что не сваляли дурака много раньше? — со значением спросил Зигфрид.
— Развяжите мне руки. Не могу же я пить по-собачьи.
Зигфрид, наливая воду в стакан, спокойно ответил:
— Сразу видно, что вам, Виктор Гук, не приходилось быть связанным, иначе умели бы пить, как вы выразились, по-собачьи.
— Вам-то что за дело! — обозлился Гук.
Чернов развязал ему руки, придвинул к нему стул и опять весело заявил:
— А теперь вы должны развязать свой язык!
— Кто вы такие?
— Вначале объясните смысл фразы насчёт того, что вы сваляли дурака, — сказал Зигфрид.
Гук, отпив воды, криво улыбнулся:
— Когда вас допрашивал обер-лейтенант Фишер, я подумал, что вы не тот, за кого себя выдаёте. Мне знакомо ваше лицо, но не могу вспомнить, почему. Решил пока не говорить, выждать, а потом продать подороже. А надо было сразу сказать! Тогда бы не сидел вот тут, как дурак!
— Ну, если бы вы опередили и «продали» меня подороже, вам бы тоже не поздоровилось.
— Не понимаю.
— Перестаньте притворяться!
— Но я слишком маленький человек и не понимаю, что вам от меня нужно.
— Что нужно, скажем, но прежде хочу предупредить: надеемся на ваше благоразумие.
— А на чьё благоразумие могу я надеяться? Где гарантия, что вы меня не прикончите?
— Мы рук марать не станем. Это сделают немцы, причём с особой жестокостью — они страсть как не любят предателей.
— Как вы это сделаете?
— Перешлём им компрометирующие вас материалы, и они с вами расправятся.
— Мне надо подумать. Дайте хоть пару дней.
— Не дадим.
— Чего вы добиваетесь?
— Поначалу нас устроят сведения о структуре гестапо, полиции безопасности, о руководителях и тайных агентах.
— Можете не продолжать! Ничего я вам не скажу!
— Вот интересно, на допросе у фашистов ты тоже вёл себя так же смело? — с явной издёвкой спросил Чернов.
Зигфрид закурил папиросу и тихо сказал:
— Будете молчать — вам отсюда не выйти.
Гук опасливо покосился на Чернова, ставшего за спиной.
— Что получу взамен? — стал торговаться он.
— Жизнь и прежнее положение у немцев, — ответил Зигфрид. — Разве этого мало?
В комнате наступила тишина. Старинные часы на стене отстукивали время. Казалось, что под это мирное тиканье трое молодых людей просто разговаривают, отдыхая. Наконец Гук, облизнув тонкие губы и прищурив жёлтые кошачьи глаза (ну прямо как в детстве!), решительно сказал:
— Пишите!
— Я вижу у вас авторучку, — сказал Зигфрид. — Вот бумага. Пишите сами.
— Торопитесь? — со свойственным ему ехидством спросил Гук, доставая авторучку, и Чернов подумал, что он не только трус, но к тому же наглый.
— Это в ваших интересах, — парировал Зигфрид. — Вы что, забыли про даму в соседней комнате? Кстати, как вы ей объясните, что здесь произошло?
— Ещё не знаю, — сказал Гук. — Придумаю какую-нибудь историю. Да и просто прикажу молчать. В общем, вам нечего беспокоиться.