В Иродовой Бездне (книга 3)
Шрифт:
— Для нас тогда весна будет, — сказал Петя, — когда освободят. Братья обнялись, поцеловались, обещали молиться друг за друга. Этапников обыскали, вывели за зону, где их принимал конвой.
В выходной день Лева пошел в лазарет. Как раз в это время из ближайшей колонны привезли мужчину крепкого телосложения; он неподвижно лежал на повозке. Вышла молодая врач-фельдшерица.
— Что случилось, что случилось? — спрашивала она.
— Не знаю, — отвечал возчик, — болел он, а потом вдруг потерял сознание. Никто не знает, что с ним.
Больного положили на носилки и внесли в коридор приемного покоя. Лева помогал нести носилки.
– Ну, что с ним, что с ним? — волнуясь, спрашивала молодая врачиха. — На вопросы не отвечает, совсем без сознания. Что может тут быть?
– Может быть, по голове ударили, — предположил фельдшер. Но никаких признаков ушиба головы не было. Лева смотрел на исказившееся лицо больного, прислушался к его дыханию, и ему вспомнился случай уремической комы, который он наблюдал у себя в палате в лазарете на Беломорском канале.
— Возможно, это уремия, — сказал Лева. — Возьмите мочу катетером и проверьте на белок.
Врач знала, что Лева поступает к ним работать как фельдшер, и согласилась с его предложением. Тут же взяли мочу, вскипятили в пробирке. Оказалось много белка. Диагноз был поставлен, было проведено соответствующее лечение, и больной пришел в себя.
Лева ушел в барак. «О, если дали бы, дали бы мне работать! — думал он. — Хоть я не врач и у меня не так много знаний, но я отдал бы всю душу, чтобы лечить больных, читал бы, развивался, у старых врачей перенял бы их знания, опыт и принес бы действительную пользу людям. И это было бы хорошо и с христианской, и с чисто гуманистической точек зрения. Но не дадут мне учиться, не дадут быть на свободе, поскольку я последователь Христа. Но ведь как гражданин, даже будучи заключенным, отверженным, я все же имею право на труд, на такой труд, который соответствует моим способностям и который будет ценен для лагеря».
Этап за этапом определенными, довольно значительными отрядами, так называемыми колоннами, отправляли из лагеря Темиртау заключенных на развернувшееся строительство Горно-Шорской железной дороги, которая уходила куда-то далеко в горы, к неизвестному Таштаголу.
Однажды утром на разводе начальник сказал Леве, чтобы он не выходил на работу в лес. Радостно стало на сердце у Левы:
«Значит, оформлен наряд на меня, — подумал он, — и теперь буду работать в лазарете».
Вернулся в барак. Старик-дневальный подметал пол.
– Ты что вернулся? — спросил он Леву.
– Сказали, чтобы сегодня не выходил на работу. Значит, пойду работать в лазарет по специальности.
– Это хорошо, — сказал старик и погладил свою бороду. — Ты здоровьем-то тоже не крепок, худой и к тяжелым работам неприспособленный, а в лазарете из тебя будет, конечно, толк. Глядишь, и я приду к тебе полечиться.
– Приходите,
– Собирайся, Смирнский, с вещами.
– Куда? — спросил Лева.
— В этап. Ты что, набедокурил, что ли, здесь? Сейчас всех собирают в барак усиленного режима, а там пойдете особым конвоем.
Это известие было для Левы, как гром среди ясного неба.
— О, Господи, что же это такое? — внутренне молился он.
В этот барак усиленного режима собирали из разных колонн самые что ни на есть подонки лагеря. Это были воры, картежники, типичные уголовники и прочие, которые не хотели честно работать в лагере. В большинстве это была воровская молодежь, не знающая ничего святого.
Каждое слово своей речи они сопровождали утонченным матом. И вот — Лева среди этих людей. Привели еще партию из карцера. Ни у кого из них не было никаких вещей. Покормили в столовой и повели к вахте.
День стоял удивительно солнечный. Местами земля совсем освободилась от снега, журчали ручьи, в воздухе пахло особым запахом приближающейся весны. Голубое небо — и вдали чудные горы, зеленые, синие, сливающиеся в легкой дымке с небом. Как хороша, как прекрасна весна! Но Лева был словно под черным колпаком.
— Что это? — задавал он себе вопрос. — За что?..
К этапу подошел начальник санчасти. Он всегда был обязан присутствовать при отправке. Увидев Леву, махнул ему рукой. Лева подошел к этому седому, видавшему виды врачу. Он с какой-то грустью посмотрел на Леву и сказал:
— Я хлопотал о вас, нам работники очень нужны, в колоннах совершенно не хватает фельдшеров, но получил отказ. Вас запрещают использовать на медработе. Какой-то вы странный преступник.
И тихо добавил:
— Но не унывайте. Тут на эту колонну назначен фельдшер, хотя и с уголовным прошлым, но неплохой парень.
Обыск. Партия вышла на зону. Окружили конвоем. Обычное предупреждение начальника конвоя: «Не отставать, не растягиваться! Шаг вперед, шаг влево будет считаться как попытка к побегу. Приказываю конвою открывать огонь без предупреждения».
Ввиду того, что этап состоял из самого отчаянного сброда, конвой был усиленный. Этап тронулся, завыли собаки, сопровождающие его.
Вначале идти было легко. Шли по укатанной дороге, по которой ходили автомашины.
По небу поползли белые облака. А в голове у Левы тоже ползали, застилая всякую радость, бесконечные мысли. Все теперь было ясно, и прав был тот инженер, товарищ по заключению, который говорил, что добиваться истины, правды — это только озлоблять следственные органы, вредить этим самому себе. Да, все попытки добиться правды не привели ни к чему. И вот теперь на него, видимо, написана специальная характеристика, и все пути, даже в заключении для него закрыты.