В Иродовой Бездне (книга 3)
Шрифт:
– Да, до этого я был только «гражданин», — улыбаясь, сказал Лева. — А теперь, слышу, вы назвали меня «товарищем».
– Понятно, пока заключенные отбывают срок, они только граждане и не могут быть нам товарищами, — сказал начальник. — Идите, берите вот эти бумаги и оформляйтесь.
Лева пошел оформляться. Как ни странно, на душе его не было никакой радости. Он знал, что для Христа в эти годы не было совершенно свободы, и для него, как христианина, «воля» представлялась сущей неволей.
— Господи! — внутренне молился он. — Как быть, куда ехать, зачем?
И
И вот, вместо того чтобы идти в каптерку и сдавать вещи, он направился в кабинет начальника управления лагеря, но начальника не было. Лева решил ждать. Прошел час, другой — начальника не было. Секретарь сказала, что начальник выехал с утра в одну из колонн и, возможно, сегодня не вернется.
Как быть? Лева внутренне молился: «Боже! Я готов страдать за Тебя дальше, я готов засвидетельствовать всем этим людям, что я — Твой последователь и что если нет места на воле в нашей стране для Тебя, то нет места на свободе и для меня». Но обстоятельства явно не складывались так, чтобы Лева хлопотал о продлении заключения. Помощник начальника лагеря, к которому он пытался обратиться, сказал, что он очень занят, и отказался принять Леву.
Лева побрел в каптерку.
— А валенки вы сдайте, — сказал помощник начальника снабжения. — У нас их очень мало, и мы освобождающихся заключенных отправляем только в ботинках.
Лева надел большие грубые лагерные ботинки. Хорошо, что они были большие. Ноги свои он обмотал ватными портянками которые не сдавал, работая в больнице. Так было тепло и в ботинках.
Ему выдали справку, что он — уроженец Самары, осужденный Особым Совещанием при НКВД СССР 20 февраля 1935 года по статье «КРГ» (контрреволюционная группировка) к заключению в ИТЛ (исправительно-трудовых лагерях) на 3 года, освобожден из сибирских трудовых лагерей; что ему выдано денежное пособие 10 рублей. Следует к избранному месту жительства — г. Куйбышев, б.Самара.
Выдано денег на питание в пути 7р. 10 к. и на билет 78 р. 80 к. Лева вышел за зону. У него с собой был чемоданчик и небольшой узелок с личной постелью. Чемоданчик был довольно тяжел: в нем были медицинские книги. Отойдя от зоны, Лева вынул из кармана старенькое поношенное Евангелие, открыл Псалтырь и молитвенно прочел:
«Правда Твоя, Боже, до превыспренних; великие дела соделал Ты; Боже, кто подобен Тебе? Ты посылал на меня многие и лютые беды, но и опять оживлял меня, из бездны земли опять выводил меня…» (Пс. 70, 19 — 20).
Нужно было идти к железной дороге. Она была в стороне, за лесом, где был маленький полустанок. Нести чемодан было тяжело, Лева привязал к нему две дощечки, приделал веревку и повез, как на салазках. Когда он прибыл на полустанок, уже темнело, мороз крепчал. В маленьком помещении сидели несколько военных работников лагеря, одетых в тулупы.
— Э, ты, парень, налегке! —
Лева не успел ответить, как другой в тулупе ответил за него:
— Эти заключенные — удивительный народ. Такой мороз, мы в тулупах коченеем, а они ничего, даже редко обмораживаются.
Наступила ночь. Проходили составы, груженные лесоматериалами и другими строительными материалами. Они не останавливались. Военные начали волноваться:
— Этак мы и не уедем!
Было темно. Издали показались огни паровоза. Шел товарный поезд.
— Ну, мы его сейчас остановим, — сказал один военный. И как только поезд стал приближаться, военный, вскинув винтовку, стал палить из нее вверх, стоя на железнодорожном пути. Поезд остановился. Военные вскочили в полупустую платформу, а с ними и Лева. Поехали.
Это было страшное путешествие. Вышла луна. Мороз крепчал. Они ехали на открытой платформе. От движения поезда возникал ветер, и Леве казалось, что его продувает насквозь. Он все время был в движении, притопывал, ни, казалось, холод готов проникнуть в самое сердце.
— Господи, не дай обморозиться, не дай замерзнуть! — внутренне молился Лева.
Хотя он был в ватных брюках, особенно коченели коленки. (После этого путешествия Лева несколько лет ощущал боли в коленных суставах.) Ехавшие в тулупах все дивились на него.
Прибыли к станции, от которой шли пассажирские поезда. Здесь, в битком набитом станционном зале, Лева наконец-то согрелся, достал из сумки хлеб, кусочек селедки, налил кружку кипятку и с особым аппетитом поел.
Последнее время в лагере кормили неплохо, и он не голодал. Но теперь этот аппетит напомнил ему тот голод, какой испытывал он в первые годы своего заключения.
Купил билет. Подошел поезд. Сел в вагон. Кажется: так давно не ездил он в вагонах, в которых обычно ездят люди. Пассажиров было мало. Лева взобрался на верхнюю полку. На нижней полке напротив ехала молодая девушка. После дороги на открытой платформе и мороза Лева быстро заснул. Проснулся. В вагоне было тихо. Ночь, полумрак. Лева спустился и сел. Девушка, видимо, еще не ложилась спать. Лева взглянул на нее. Глаза грустные, грустные.
— Вы, видимо, из заключения? — спросила она, первая начав разговор.
– Да, из заключения, — ответил Лева. — Слава Богу! Освободили, еду домой.
– У вас родные есть, к ним едете?
– Да, мама меня ждет, папа, брат, сестры.
– Вы счастливый человек, что к родным едете, а то, я знаю, бывает, освобождаются — никого нет, негде голову приклонить.
– Простите, я хочу у вас кое о чем спросить, — сказал Лева. — Вот я был более трех лет в заключении, оторван от внешнего мира. Так вот, по газетам, по книгам слышно, что идет везде большое строительство и, работая, созидая, люди изменяются. Человек становится новым, прекрасным; как это говорится, «человек меняет кожу».