В Иродовой Бездне (книга 4)
Шрифт:
Однажды Леву вызвал начальник внутренней тюрьмы. Это был молодой, статный военный.
– Ну, как вам нравится у нас? — спросил он.
– Я еще таких камер не встречал, — отвечал Лева. От холода и тюремного питания лицо его побледнело и осунулось. — Скажите, а почему у вас даже табуретки в камере нет?
Начальник весело усмехнулся:
— Табуретки, это опасная вещь. Бывали случаи, когда люди после ночных допросов сваливались с табуреток и засыпали. А мы не хотим, чтобы
– Но почему же постели нет? — спросил Лева. — Ведь холод такой…
– Постель арестованные имеют каждый свою, — сказал начальник.
– Но меня так арестовали, что у меня нет ничего.
– А говорят, что вы баптист?
– Да, это точно.
– За что же вас арестовали?
– Я сам не знаю.
– А я вот жил в Ташкенте, и недалеко была баптистская молельня. Ну, как они поют, как поют! Мне ваше пение нравится.
— Да, мы прославляем Бога от души, — сказал Лева. Начальник крикнул солдата.
— Вот что, — сказал он ему, — возьми там сколько надо из денег этого арестованного, езжай на базар и купи ему одеяло.
Спустя несколько часов Лева с наслаждением кутался в купленное ему байковое синее одеяло.
— Господи, как ты милостив! — молился он. — Ты расположил сердце этого начальника, и теперь мне не так холодно. То пение, которое некогда в Ташкенте неслось к небесам, достигло не только небес, но и черствых сердец и, видимо, способствовало смягчению сердца начальника тюрьмы.
… Ночью Лева не раз просыпался от криков, воплей плачущей женщины. Там, в одной из камер, кричала, плакала, рыдала заключенная.
«Кто это? — думал Лева. — Может быть, арестовали жену, а может, так, что привезли и арестовали сестер, которые были у нас в доме, Марусю или Нюсю».
Душа разрывалась от этого плача.
— Что с ними? Что будет? Боже мой, Боже мой! — шептал он.
Самаркандские верующие, когда Лева не пришел на собрание, вначале не придали этому значения, полагая, что он поспешил уехать в Джизак, но потом рассудили, что он этого сделать не мог, и тревожное предчувствие охватило всех. На третий день, как пропал Лева, они послали телеграмму в Джизак с запросом.
В Джизаке давно уже тревожились все, а особенно его жена, Мария Федоровна, кормившая грудью сына. И когда получили телеграмму, то поняли, что с Левой случилось что-то недоброе. Какая-то черная туча нависла над ним.
Жена Левы тут же собралась и поехала в Самарканд на его розыски. Приехав, она тут же обратилась и в облздрав, и в милицию, и в тюрьму, и в МГБ. Но все отвечали одно: «Не знаем». А в МГБ участливо спросили:
– У вас есть ребенок?
– Да, есть, — ответила она.
— Ха-ха-ха! — рассмеялись они. — Тогда все ясно. Ведь мужья теперь так часто бросают жен с, ребенком и скрываются, чтобы не платить алименты. Бросьте искать его, он просто сбежал и бросил вас.
Из всего этого стало ясно, как было ясно и жене Левы Марии Федоровне, что
Верующая молодежь решила дежурить вблизи МГБ и тюрьмы в надежде увидеть Леву, когда его поведут. Все молились Богу, все верили, что только Господь может утешить и выяснить то, что случилось с Левой.
Допросы между тем продолжались. Следователь, убедившись, что Лева не открывает ему «задание брата Орлова», приступил к расспросам и о самаркандских и джизакских верующих.
– Вы Беловых знаете в Джизаке?
– Знаю, — отвечал Лева.
– Так вот, расскажите, какие антисоветские разговоры они ведут?
– Никаких не ведут антисоветских, — сказал Лева. — Молятся Богу, читают Библию, поют.
– Вы не скрывайте, не скрывайте, — уговаривал следователь. — Газету они выписывают?
– Выписывают, конечно, как все мы выписываем, — сказал Лева.
– Так вот: когда они читают газету, какие замечания делают, какую критику наводят?
– Я не был у них, когда они читают газеты, но должен вам сказать одно, что мы не политики, они заняты только своей верой и трудом.
– Вот если они верят, а мы идем против веры,— значит, они должны что-то против нас иметь, что-то предпринимать,
— Вы плохо нас знаете, — сказал Лева. — Ведь именно благодаря нашей вере мы и не можем участвовать ни в какой политической борьбе, не можем быть врагами власти, ибо считаем, что всякая власть от Бога установлена. Написано, что власть есть Божий слуга, и мы во всем подчиняемся власти по совести…
— А вот у вас, в Самарканде, есть один брат немец. Поскольку он немец, он конечно же идет против власти.
Он нагнулся и стал искать что-то в папке. Лева заметил, что в ней лежат листы с фотографиями целого ряда братьев. Молнией мелькнула мысль: значит, готовится материал, видимо, впереди неизбежны многие аресты…
Действительно, вскоре и в Самарканде и в других городах начались аресты ревностных верующих, суровые репрессии эпохи культа личности Сталина. Все они, как правило, заканчивались тяжким обвинением и большими бесчеловечными сроками.
Забегая вперед, скажем: когда была восстановлена советская законность, все эти арестованные самаркандские верующие были освобождены и реабилитированы. Но сколько мук, страданий выдержали они и их семьи, какую горькую чашу им довелось испить, об этом знает лишь один Бог.
Следователь достал одну фотографию, прикрепленную к листку с заметками, и показал ее Леве:
– Знаете его?
– Да, знаю. Это наш брат, очень хороший человек.
– Он враг, — сказал следователь. — Мы имеем на этот счет данные, и если вы покажете на него, то облегчите свою участь.
— Я не имею никаких данных, что он враг, — сказал Лева. — Поскольку он член нашей общины, искренни верующий, он не может быть врагом власти.
— Чепуху вы говорите! — сказал следователь. — Самые отъявленные враги, контрреволюционеры гнездятся среди сектантов.