В Иродовой Бездне. Книга 4

Грачёв Юрий Сергеевич

И несомненно, в будущем как радость, так и скорбь настоящая преобразится в чудный венец на глазах многострадальных матерей-христианок.

Приветствовали Леву и его три родных сестры и Анна Ананьевна, родственница, жившая в их доме, — одна из чудных служительниц Господних с двадцатилетнего возраста посвятившая себя на служение Христу.

Приветствовал Леву и Федор Лаврентьевич, отец его жены Маруси, которая находилась на фронте.

Как и всегда при прежних его возвращениях, начали с молитвы. Преклонили колена и горячо благодарили Бога за милость — ответ

на молитвы, — за чудное свидание на земле…

— Ну, а как папа? Что пишет? — спросил Лева.

— Как ты знаешь, — сказала одна из сестер, — его взяли 2 июня 1943 года с некоторыми братьями, когда они стали собираться для молитвы. Много ему пришлось пережить, а теперь он в ссылке в Кокчетавской области, бодрствует, трудится…

— Ну, а как здесь, у вас, все так же община закрыта? — спросил Лева.

— Да, — ответила Анна Ананьевна, — закрыта, но повеяло теплом. Жизнь не удержишь, ведь война, горе, нельзя обойтись без молитвы…

И вот верующие все чаще стали заглядывать к слепой старушке нашего общества сестре Доминики Григорьевне. Заглядывать для молитвы. И теперь для молитвы приходят столько, что, почитай, целое собрание. Сначала приходили только сестры, братья опасались, а теперь и братья ходят — проповедуют.

— Слава Богу! — воскликнул Лева. — Везде чувствуется что-то предвесеннее. И хотя в природе еще снег кругом лежит, но на душе какая-то весна. Знаете, когда я был в узах на Урале, — сказал Лева, — я собрал целый гербарий весенних цветов. Собрал также стихи о весне наших русских поэтов и к этому сборнику приписал, что будет весна, обязательно придет весна, все зацветет, заблагоухает. И вот, как видите, оправдывается…

— Сегодня вечером собрание у Доминики Григорьевны. Пойдешь? — спросила его мама.

— Непременно! — ответил Лева.

Комнатку слепой учительницы Д. Г. Лобынцевой-Слегиной он хорошо знал. В ней могло уместиться очень немного народу. Доминикия Григорьевна была для него одной из самых дорогих сестер города. Эта старица была молитвенницей Левы, и Лева знал, что, дав обещание молиться о нем, она его исполняла.

Лева поразился, как много людей собралось в такой маленькой комнатке. Большинство стояло вплотную друг к другу, стояли и в комнатке и на кухне. Доминикия Григорьевна сидела на своей кровати.

— О, кто, кто? Я не знаю, — сказала слепая.

— Но вы догадайтесь, Доминикия Григорьевна.

— Ну, где тут догадаться? Столько людей к вам и приходят и приезжают…

— Это тот, за кого вы особенно молитесь.

— Неужели Лева?

— Это я, Доминикия Григорьевна! — сказал Лева, наклонившись и целуя старушку.

— Так будем благодарить Господа! — сказала слепая и начала молиться.

Пели гимн «Дорогие минуты нам Бог даровал».

Говорил слово Василий Алексеевич Кузнецов. Впоследствии он был избран пресвитером восстановленной общины. Говорил Лева. Было покаяние, и это наполняло всех радостью. Вот одна девушка вдруг воскликнула:

— Мое сердце каменеет, я необращенная, молитесь за меня… За нее молились, она плакала, каялась и отдалась Господу.

Леву особенно приветствовали

как верующего вернувшегося.

— Так теперь будем жить и трудиться вместе! — говорили братья и сестры.

— Нет, — отвечал Лева. — Мне не разрешат здесь жить, в этом большом городе… Хотя бы где-нибудь поблизости. Я мог бы иногда навещать вас.

— А мы будем молиться, и Господь все устроит, — сказала одна сестра.

— Конечно, — согласился Лева. — Господь все может устроить и, кто знает, в свое время услышит нашу молитву. Но я всегда ко всему готов. Да будет воля Божия!

Глава 10. Униженные и оскорбленные

«Мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне».

1 Кор. 4, 13.

Недалеко от Куйбышева есть станция Зубчаниновка. Очень красивое, утопающее в садах место, селение. В нем жила родственница Левы, старушка тетя Паша. Она была молоканка и воплотила в себе все доброе, что имело в себе это глубоко духовное христианское движение: большое гостеприимство, стремление всем и каждому делать добрые дела. Когда Лева покидал родных, она сшила ему очень удобную подстилку из верблюжьего волоса с чехлом на нее и с сумкой в ней для хранения вещей. Эта подстилка всегда путешествовала с Левой, и на ней он спал.

Теперь у всех появилась мысль, что несомненно тетя Паша, которая жила одна, сможет хотя бы временно приютить Леву, он поищет там работу и сможет приезжать к родным.

Тетя Паша несказанно обрадовалась, увидев Леву.

— Да, конечно, конечно, — .сказала она, — будешь жить, отдохнешь после тюрьмы, поправишься…

Лева пошел в амбулаторию, узнать, нет ли работы. Приняли его, как говорится, обеими руками: фельдшер был очень нужен.

Лева подал заявление и пошел прописываться в милицию. Дежурный взял паспорт Левы повертел и пошел к начальнику. Вернулся вместе с начальником. Тот грозно взглянул на Леву, вернул паспорт и сказал:

— Чтобы в двадцать четыре часа вас здесь не было! И обратился к дежурному, приказал:

— Немедленно возьми с него расписку, что он уезжает отсюда.

— Как же, почему я не могу здесь прописаться? Тут работа мне есть…

Начальник взглянул на него еще-грозней:

— Такого не пропишем! Немедленно убирайтесь отсюда!

— Куда? — спросил Лева.

— Куда хотите!

Сразу, как мыльный пузырь, лопнули его радужные мечты жить у тети Паши, отдохнуть и иметь постоянное общение с. родной семьей и дорогой общиной. Грустно и больно… Но, Господи, Ты все знаешь…

Дома погоревали и снова, склонившись на колени, сказали все Господу.

Вечером на собрании Лева рассказал о своих обстоятельствах Василию Алексеевичу.

— Да, — протянул тот. — Тебе надо куда-то подальше. Вот город Чапаевск…

— Ну, меня там не пропишут, — задумчиво сказал Лева. — Там химические заводы…

— Да, не пропишут, — согласился Василий Алексеевич. — Поезжай-ка ты в Безенчук. Там сельская местность, там живет брат Пузанков.

— Да, я, пожалуй, поеду туда, — сказал Лева.