В июне тридцать седьмого...
Шрифт:
Александр и глазом не моргнул.
— У меня к вам два предложения. — Голос его звучал по-прежнему спокойно. — Только давайте сразу выясним одно обстоятельство. Вы занимаетесь политикой. Сразу хочу подчеркнуть: каждый сам определяет, чем ему заниматься. Вольному воля...
— Чем же занимаетесь вы? — перебил Григорий, на этот раз сделав ударение на «вы».
Криницкий едва заметно улыбнулся.
— Я занимаюсь медициной. Моя будущая профессия — врач. И политика меня не интересует. Врачи, смею вас заверить, будут нужны людям при любых политических режимах.
Каминский хотел
— И вот, Григорий, моё первое предложение. Я намерен сдать выпускные экзамены экстерном, к Новому году. Предвижу ваш вопрос: почему? Объясню: на фронтах положение неустойчивое, всё идёт к тому, что весьма скоро противник может оказаться здесь.
«Это похоже на правду», — подумал Каминский.
— Мне кажется, — продолжал между тем Александр, — у вас тоже есть конкретные планы-на ближайшее будущее. Кстати, где вы собираетесь продолжать образование после гимназии?
— Честно говоря... — смешался Григорий, — ещё не решил окончательно. — На лице Криницкого промелькнуло недоумение. — А вы?
— Я поступлю в Московский университет, на факультет медицины. Я предлагаю вам, Григорий, вместе готовиться к экстерну. Здесь нужен напарник. — Он помолчал. — Напарник, наделённый целеустремлённой волей. А такая воля у вас есть, я это понял…
— Польщён, — не сдержался Григорий.
— Значит, вы принимаете моё предложение? — спросил Александр.
— Принимаю! — Григорий ничего не мог поделать с собой — вызов прозвучал в его голосе.
— И отлично, — невозмутимо сказал Каминский. — Сегодня же и приступим. Необходимо составить план занятий и определить время. Для меня лучше подходят поздние вечера. Днём занят.
— Я тоже занят весь день. А где будем заниматься?
— Предлагаю у меня. — В голосе Александра прозвучало смущение. — Комната в нашем распоряжении, все книги, необходимую литературу я приготовил.
«В доме генерал-губернатора! — весело подумал Каминский. — Ничего себе!»
— Принимается! — сказал он. — И... Знаешь что? Давай всё-таки на «ты», а? Не очень-то я приучен к церемониям, честно говоря.
— Ну... — помедлил Александр Криницкий, и слабый румянец появился на его щеках. — Если не приучены... Согласен! — И он сдержанно улыбнулся.
— Гора с плеч! — засмеялся Криницкий. — А какое второе предложение?
— Это даже не предложение... Скорее просьба. — Александр внимательно, напряжённо смотрел в глаза Григория. — После занятий я практикую в военном госпитале на Дворянской. В доме купца Сазонова. Знаете?.. Знаешь?
— Знаю.
— Там совершенно не хватает медицинских работников. — Теперь Александр Криницкий был само волнение. — Особенно сестёр милосердия. И вот я — брат милосердия. Будь и ты братом. Братом страждущих. Может быть, ещё кто-нибудь из гимназистов согласится, из твоих знакомых, на кого можно положиться...
— Когда ты идёшь в госпиталь? — перебил Каминский.
— Сразу после занятий.
— Пойдём вместе!
...То, что увидел Григорий в военном госпитале, размещённом в доме купца первой гильдии миллионера Сазонова на Дворянской улице, потрясло его. Все комнаты роскошного двухэтажного особняка были тесно заставлены одинаковыми железными кроватями, на которых
— Через несколько минут привыкнешь, — сказал Александр. — Дыши ртом.
Им навстречу шла девушка в сером халате с красным крестом; усталое лицо, совсем юное, было отмечено состраданием и терпением.
— Здравствуйте, Саша! — Голос был тихим, ровным. — Вы с пополнением? Прекрасно! Меня зовут Дарьей. — Она протянула Каминскому узкую руку.
— Григорий.
— Тогда я на второй этаж. А вы, господа, здесь... Саша знает. — Она улыбнулась Григорию, и улыбка сделала её очаровательной. — Новых привезли этой ночью.
Дарья ушла.
— В эту палату поступают новые, — сказал Александр. — Сейчас, я только схожу за халатом.
Григорий Каминский стоял среди изувеченных людей, стонущих, находящихся в беспамятстве, спящих, смотрящих в одну точку бессмысленными глазами. Сердце его разрывалось от жалости, внезапной безысходной тоски. И от полной беспомощности.
— Братцы! — Он не узнал своего голоса. — Кому что надо?
И сразу задвигались вокруг тела, потянулись к нему руки...
— Сынок, воды...
— По нужде бы... Не могу!
— Письмецо Анастасье отпиши. Жив я! Жив!..
Появился Криницкий с двумя серыми халатами, и...
И всё смешалось, время исчезло. Или получило новый отсчёт.
Он подносил воду в жестяной кружке к спёкшимся чёрным губам, и об её край стучали зубы; приподнимал исстрадавшееся грязное тело и, задыхаясь от зловония, пропихивал под пах судно; вёл молодого солдата с лицом, заросшим редкой чёрной щетиной, в туалетную комнату, солдат повисал на нём тяжёлым неуправляемым телом, обдавал запахом сырой земли, пороховой гари, чего-то удушливо-кислого и всё шептал: «А он нас картечью, картечью!..» Писал под диктовку письмо Анастасье Ивановой в деревню Воробьёвка Сухиничской волости Калужской губернии: «Жив я, Анастасья, здоров. Только левую руку оторвало по самый локоть. А брата твово, Ивана, насмерть положило, так и передай Глафире, куда же теперя деться? Деток береги, Анастасья. Залечат меня, вернусь. Ничо. Как-нибудь обойдёмся тремя руками».
Потом они вместе с Александром переносили раненых в операционную, врач-хирург, грузный старик с курчавой головой, в грязном халате и в резиновых перчатках, перепачканный кровью, коротко поздоровался с Каминским, и Григорий испытал на себе магнит его изучающего глубокого взгляда.
— Я Сокольского отпустил поспать часа на три, — сказал он Александру. — Вторые сутки без сна. Вы поассистируйте мне. Начнём вот с этого молодца.
На операционный стол положили пожилого солдата, который находился в беспамятстве, на бескровном сером лице жутко закатились под лоб глаза, обе ноги были спелёнуты единым марлевым куском, и под ним ощущалось кровавое месиво.