В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации
Шрифт:
Владелец конюшни не знает, что ему делать с конем, который целый день плачет, обливается слезами и горюет с утра до ночи. Он придумывает приз для того, кто сможет вылечить его коня. Однако никому не удается ничего сделать. Наконец появляется незнакомец и просить дать ему шанс, но при условии, что он сможет остаться с конем наедине. Неожиданно раздается лошадиный смех. Счастливый хозяин отдает приз незнакомцу, но спустя какое-то время непрекращающийся смех коня становится еще более невыносимым, чем его плач. Хозяин снова вызывает незнакомца и просит его вернуть животное в прежнее состояние. Незнакомец закрывается наедине с конем, и вскоре тот начинает плакать навзрыд. Теперь хозяин готов заплатить
С самого начала демонстрация власти над другим является нашей проблемой: на все мои «нет» Элеонора отвечает отчаянием, а на «да» — ликованием. Сеттинг становится предметом просьб, изменений, поправок, будто испытывает кризис сама структура. Кажется, из этой ситуации нет выхода, как в рисунке, который однажды принесла мне Элеонора: два человека были связаны за шеи: у них не было выхода, они в любом случае оставались связанными.
Все то, что Элеонора воспринимает как мое отвержение или нерасположение вызывает в ней глубочайшее отчаяние и заставляет ее продумывать способы самоубийства. Вокруг нее (как во сне, который последовал за моим отказом провести с ней пятый сеанс) только ядовитые змеи и ужас от мысли, что они могут укусить. Мое желание поддерживать сеттинг и попытки не отвечать на ее прямые вопросы, но интерпретировать их смысл заставляют ее чувствовать себя (что иллюстрируют ее сны) «служанкой в доме — той, которая занимает последнее место и ни для кого ничего не значит» (сказка про Золушку).
Но если ей удается получить ответ «да» на разумные просьбы, «для нее наступает праздник, когда играют скрипки и откупоривают шампанское» (Золушка на балу).
Мне довольно быстро удается сопоставить эти способы ответа, и я говорю ей, что сложность, кажется, состоит в том, чтобы найти нужную пропорцию Ferrarelle (игра слов с моей фамилией: Ferro — Ferrarelle — название минеральной воды), при том, что, как говорится в рекламе, существуют только два варианта: либо с газом, либо без.
Вот одно из сновидений Элеоноры, отражающее идеализацию и обесценивание: в университете преподает профессор, которого она очень боится, потому что у него намного больше власти, чем у нее, но его сын всего лишь кузнец и ничего не стоит. Интерпретируя ей сон, я затронул оба аспекта, о которых было сказано выше, особенно подчеркнув ее презрение ко мне — кузнецу, прислуживающему ей. Это стало поводом вспомнить о том, что отец звал ее в детстве «принцессой на горошине», хотя она говорит, что никогда не знала ни о причине этого прозвища, ни о содержании сказки. Я вкратце пересказываю ей сказку.
Все это вызывает следующие сновидения: окно распахнуто, Элеонора мерзнет и думает, куда бы сесть, чтобы не быть «обнаруженной», еще она видит бегущего великана. По ее мнению, он «слишком полагается на интуицию», но он ее очень любит.
Она ценит, идеализирует мои интуитивные способности, но если своей интерпретацией я «открываю окно», то мои слова для нее — как холод, почти как порицание. Что же ей делать, чтобы не обнаружили ее триумфа, не распознали ее как «принцессу на горошине»?
Она ставит передо мной новую проблему просьбами, касающимися дат окончания анализа перед летними каникулами и его возобновления после них. Если я продолжаю настаивать на поддержании сеттинга, возвращаются сны об опасных змеях, самоубийстве, катастрофах, а если соглашаюсь на дополнительные сеансы, то во сне появляется испуганный гомосексуалист с цветами.
Я понимаю, что должен уйти от этой бинарной логики компьютерных ответов «да» или «нет» на
На следующем сеансе она рассказывает мне сон про то, как ходила на праздник «Единства» или «Дружбы» и проделала долгий путь: я действительно вижу перед собой абсолютно изменившуюся пациентку. Раньше она производила впечатление пятилетней девочки в комбинезончике пастельных тонов, а сейчас я увидел перед собой элегантную молодую женщину двадцати пяти лет.
Через несколько сеансов мы снова «теряем равновесие» и скатываемся то в одну, то в другую сторону, но мы уже знаем, как вновь уравновесить «эмоциональные чаши весов», о чем свидетельствует один из рисунков пациентки.
Элеонора больше не просит изменить сеттинг и не задает прямых вопросов. Но сеанс за сеансом она будто оценивает мою эмоциональную открытость и спокойствие по отношению к ее эмоциональным волнениям. Даже незначительный излишек или недостаток этой открытости влечет за собой движение стрелки весов, которая едва заметно отклоняется в зависимости от изменения температуры отношений или дистанции: «В моей комнате есть умывальник с кранами, из одного течет очень холодная вода, а из другого — теплая и горячая. А вот в ванной у моих родителей стоит смеситель».
Регулировать дистанцию достаточно просто — пациентка тут же сигнализирует обо всех изменениях, пересказывая мне свои сны: про ледник, по которому невозможно было карабкаться, или про пригоревшее к решетке (разумеется, железной — di ferro) мясо. С регулировкой глубокой эмоциональной открытости дело обстоит немного сложнее, поскольку на нее влияют не только мое внутреннее защитное устройство, но и (в большей степени) воспринятые от пациентки проективные идентификации, которые невозможно сразу осознать.
На этом этапе мне хотелось бы обратить внимание читателя на два наблюдения:
а) долгое время я принимал биполярный образ функционирования «да-нет», лишенный объемности, трехмерности мысли, и сам способствовал появлению в поле «магнитного» диполя (вероятно, с помощью проективных идентификаций, заставивших меня исполнять «роль внутри поля», Sandler, 1976);
б) сон показался мне значимым, потому что два его эпизода пересказывают две эмоциональные ситуации, последовавшие за «да» и «нет» сеанса. Первый эпизод иллюстрирует отчаяние при виде вновь появившихся вокруг ядовитых змей — это ситуация чрезвычайной опасности; во втором эпизоде змеи превращаются в спицы колес огромного велосипеда, который пациентка с трудом удерживает, настолько он высокий.
Поразило меня в этом отсутствие трансформации, как будто и отчаяние, и мания величия — это лишь два способа объединения одних и тех же элементов без каких-либо преобразований.
Когда «количество» мысли в поле увеличилось (благодаря тому, что я осознал свое бессодержательное функционирование «да-нет»), пациентка стала ощущать, что ядовитых змей можно осмыслить и трансформировать. Змеи стали превращаться в нить (filo) с намеком на определенную теплоту отношений: «волочиться за кем-то»69. Однако речь уже не идет об эротизированной, обжигающей ситуации: мясо/жареное/подгорает (и обжигает), а о нити, которую прядет ведьма (или добрая волшебница), внося в нее эластичные уплотнители (характеристика мысли по отношению к жесткости связи «да-нет»).