В канун Рагнаради
Шрифт:
Идти было жарко, пыльно и неудобно. Кость вела по прямой, улица же извивалась давленым ужом и в судорожных ее изгибах не прослеживалось и намека на закономерность. Раз за разом на пути вырастали стены домов, бесконечные заборы, и приходилось идти то вправо, то влево, то возвращаться, и казалось, что бредут они куда угодно, только не туда, куда надо.
А мутное дымное небо стекало на землю томящим зноем. Он плавил асфальт, этот зной, струился над ним лживыми миражами искристых луж, поднимался обратно к небу переливчатым душным маревом, и крохотные новорожденные паучки летали, резвились в дрожании горячего
Они шли и шли. Сперва - молча, а потом заворчал Толик. Все громче, заводя себя, он бубнил, что соваться к источнику пеленгуемых сигналов вот так, нахрапом - верх идиотизма, что в начале надо было толком определить место, а потом уже тащить сюда огнеметы, взрывпакеты и прочую пиротехнику, что невозможно придумать глупость нелепее, чем шляться вооруженной толпой по дворикам и детским садикам у всех на виду, что...
Эти толиковы "что" плодились, как дизентерийные палочки, с полушепота он перешел на полный голос и нечастые прохожие стали оглядываться на него и на прочих. Галочка старалась унять, дергала за рукав, шептала что-то, семеня рядом на цыпочках, с трудом дотягиваясь губами до уха будущего супруга, но, вероятно, это был именно тот случай, когда не в состоянии помочь даже психолог высокой квалификации. Зато в состоянии помочь оказался Антон. Он вдруг резко обернулся к Толику, сгреб его за ворот, рявкнул в лицо:
– Заткнись, истерик!
Толик покраснел, обиделся и заткнулся.
Антон глянул в испуганные галочкины глаза, пояснил:
– Ничего страшного. Это бывает...
– Он снова повернулся к Толику.
– А что касается той околесицы, которую ты порол... Пойми, голова твоя кочерыжкой: у нас только одна попытка. Не выйдет сразу - хрен тебя упыри еще раз сюда допустят. Рекогносцировка ему, видите ли, понадобилась! Лопух... А что касается глупостей, то верхом идиотизма было тащить с собой девушек, - он искоса зыркнул на Виктора.
– Ты мне не хмыкай там, это и тебя касается.
– Попробовали бы мы их не взять!
– буркнул Виктор.
– Ладно, хватит трепаться, - Антон встряхнул рюкзак.
– Пошли дальше. И давайте-ка нервочки свои теперь держать в кулачишках. А то за трепом да выяснением отношений я уже и направление потерял. Куда нам, Наташа?
Наташа поколебалась с минуту, потом как-то не очень уверенно махнула рукой, указывая направление.
– Пошли, - почти шепотом сказала она.
– Надо спешить.
– Пошли, - сказал Антон, расправив мощные плечи, непреклонно отвердив суровые черты лица своего.
И Толик, победивший секундную слабость, по прежнему и как всегда отважный и мудрый, отчеканил:
– Вперед! Смерть упырям!
И прочие повторили, будто поклялись вдохновенно и грозно:
– Смерть!
Они сорвались с места, стремительно и мощно зашагали туда, где угнездилась злобная мразь, чтобы обрушить на нее всю мощь земного оружия, раздавить, выжечь, втоптать, разметать, уничтожить саму память о гнусных нелюдях, в омерзительной самонадеянности дерзнувших.
Идти было легко, и земля колокольно звенела под тяжелым и слитным шагом, и прочь ее, нелепую, жалкую мыслишку, ничтожным червячком копошащуюся где-то на задворках разума. Прочь ее, потому что - чеканный шаг, и рядом - друзья, и впереди -
Вот только мысль эта, этот поганенький червячишко, затерявшийся меж гулко-набатных образов, - не отстает, мозжит, не пускает отдаться до конца, без остатка, ликующему чувству святого долга... Что же это за мысль такая?
Неимоверным усилием Виктору удалось отрешиться от всего, кроме этой мысли, вникнуть в нее, понять. И он ужаснулся, закричал - отчаянно, до хрипа, и с писком шарахнулись возившиеся в палисадничках дети, и перепугано вскинулись дремавшие на скамеечках старушки, а он все кричал, орал, вопил, пока не увидел пробуждающуюся осмысленность в обращенных к нему осоловелых глазах друзей. Тогда он оборвал крик и неожиданно спокойно спросил:
– А не кажется ли вам, что мы идем туда, откуда пришли? Наташ, проверь ка направление еще раз.
– Не надо...
– Наташа хмуро смотрела под ноги.
– Я и так знаю, куда нам нужно. Только не хочется мне туда идти, ну никак не хочется...
– И мне не хочется, - криво усмехнулся Виктор.
– И никому не хочется. Понимаем, что надо идти, что обязательно надо, но - идем обратно. Уходим от цели, воображая, что приближаемся к ней; убегаем, но воображаем, что атакуем. Самообман подсознания, спасающий разум от разрушительной нелепости поведения, навеянного извне. Усекли? Центр близко, ребята...
Антон поскреб бороду, спросил:
– Думаешь, упыри пытаются сделать из нас психов?
– Вряд ли, - Виктор пожал плечами.
– Мы ведь знали, куда идем, потому так и подействовало. А случайный прохожий просто не пошел бы дальше, и все. Без всяких эмоций. Это всего лишь защита от дурака - первая линия обороны.
– А нас, значит, до гадкой истерики довели, - нехорошо оскалился Антон.
– Это они зря. Вот теперь мне захотелось по-настоящему...
Они с трудом заставили себя вернуться к месту, где началось это наваждение. Еще труднее оказалось войти в узкий, заросший кустами и бурьяном переулочек, стиснутый между двух обветшалых бараков безжизненных, порушенных, в незапамятные времена определенных на слом, да так и забытых. Неуютным был этот переулок, и вел он в места еще более неуютные.
Пологий и длинный песчаный откос, прорастающий редкими хвощами и дрянной колючкой, а дальше... Не то - стройка, заброшенная в самом начале, не то - выработанный карьер... Котлованы, гигантские груды песка и глины, безобразно нелепые конструкции, осыпающиеся серым бетонным щебнем, корчащиеся ржавыми щупальцами оголяющейся арматуры... И так далеко-далеко, без конца и края, потому что край этого обширного грязно-желтого пустыря съеден зыбким искристым маревом и что там, в нем, знает один только Бог.
Спускаться с откоса было легко, по плотному песку ноги как будто сами несли - все быстрей и быстрей, и не шагом уже, а этакой легкомысленной трусцой, но Антон вдруг вскинул руку:
– А ну-ка, стоп!
Стали сразу, как вкопанные. Антон, прищурившись, оглядел обернувшиеся к нему встревоженные, напряженные ожиданием лица, спросил:
– Ничего не чувствуете?
Замотали головами: нет. Наверное, если бы чувствовали, испугались бы меньше.
Антон хмыкнул:
– Да ничего страшного. Просто ЭТО исчезло, нежелание идти.