В Кэндлфорд!
Шрифт:
– Почему он не может оставить политику в покое? Не его это дело, – говорила чья-нибудь жена. – Какая ему разница, кто у власти? Кто бы ни был, они ничего нам не дадут и ничего не смогут отнять, ведь из камня воду не выжмешь.
Некоторые проявляли пристрастность и говорили: жаль, что мужчины одержимы этими либеральными представлениями.
– Если необходимо участвовать в выборах, почему бы им не голосовать за тори, чтобы оставаться в хороших отношениях с джентри? Что-то мы не слыхали, чтобы либералы раздавали беднякам на Рождество уголь и одеяла.
Ясное дело, не слыхали, ведь каждый либерал в приходе сам покупал себе центнер [7] угля и почитал себя счастливым, если у его жены имелось одеяло на каждую кровать.
Некоторые мужчины постарше были столь же робки.
7
Английский центнер равен 112 фунтам, или 50,8 кг.
– Скажи папе, что я голосовал за либералов. Хе-хе! Они подвели бедную старую клячу к самой воде, но она не стала пить из их корыта. Не стала!
Когда Лора передала это отцу, тот, кажется, был не так доволен, как ожидал сосед. И заметил, что, по его мнению, это «низко – добираться в их экипаже, чтобы проголосовать против них»; но мама рассмеялась и возразила:
– Так им и надо за то, что вытаскивают бедных стариков из постели в этакую погоду.
Помимо политики отношение жителей Ларк-Райза к тем, кого они именовали «джентри», было довольно своеобразным. Они гордились своими богатыми и влиятельными соседями-помещиками, особенно титулованными. Старого графа из соседнего прихода называли «нашим графом», и когда над верхушками деревьев показывался флаг, который поднимали на башне его загородного дома, чтобы сообщить, что хозяин сейчас здесь, в деревне говорили: «Вижу, наше семейство опять пожаловало домой».
Иногда он проезжал через деревню в карете – дряхлый старец, утопавший в подушках и укутанный пледами, зачастую настолько сонный, что поклоны деревенских жителей оставались незамеченными им. Граф никогда не разговаривал с ларк-райзцами и ничего им не дарил, ибо они жили не в его коттеджах, а что до раздачи рождественского угля и одеял, то у него был свой приход, о котором нужно было заботиться; однако люди трудились на его земле, и хотя нанимались не напрямую к нему, каким-то врожденным инстинктом они чуяли, что он принадлежит им.
К богачам без положения и происхождения особого почтения не испытывали. Когда богатый шляпник на покое купил имение по соседству и заделался помещиком, деревня негодовала.
– Кто он такой? – вопрошали ларк-райзцы. – Какой-то лавочник, корчащий из себя джентри. Я ни за что не стану работать на него, даже если он будет платить мне золотом!
Один мужчина, которого отправили чистить колодец на конном дворе у этого самого шляпника, говорил, что, когда увидел его, то хотел попросить продать ему шляпу; и на протяжении нескольких недель эти слова всюду повторяли как отменную шутку. Спустя годы Лоре поведали, что более образованные соседи ларк-райзцев испытывали к бывшему шляпнику почти такую же враждебность; они не ездили к недавно разбогатевшей семье с визитами. Это было еще до той поры, когда золотой ключ стал открывать любые двери.
Уважением пользовались землевладельцы с прочным положением в обществе и строгие или добрые мировые судьи, а также их жены. Некоторых отпрысков местных семейств называли «бешеными юнцами» и взирали на них с каким-то боязливым восхищением. Традиции Клуба адского пламени [8] еще не окончательно угасли, и некий молодой дворянин, по слухам, в один присест «продул» одно из своих поместий. Намекали и на грязные оргии, в которых якобы участвовала горстка деревенских красоток, и один праведный пастырь, седовласый старец, отправился увещевать молодого гуляку, в то время одиноко жившего во флигеле заброшенного фамильного особняка. Сведений о содержании этого разговора не сохранилось, но результат был известен. Старика вытолкнули с парадного крыльца, захлопнули за ним дверь и заперли ее на засов. Затем, как гласит история, пастырь встал на колени и громко помолился за «бедное многогрешное дитя». Садовник, проявив недюжинную смелость, довел старика до своего коттеджа и дал прийти в себя, прежде чем тот поплелся домой.
8
Клуб
Впрочем, подавляющее большинство помещиков вели если и не очень полезную, по деревенским меркам, то, во всяком случае, достойную жизнь. Летом в три часа дня к дверям подъезжала коляска, и помещица и ее взрослые дочери, если таковые имелись, отправлялись с визитами. Когда хозяев дома не оказывалось, гостьи оставляли визитные карточки с загнутыми уголками, как полагалось по этикету. Или же проводили день дома, принимая посетителей, играя в крокет и потягивая чай под раскидистыми кедрами на ухоженных лужайках. Зимой помещики охотились с собаками; и летом, и зимой никогда не пропускали воскресную утреннюю службу в своей приходской церкви. Они обязательно улыбались и кивали менее состоятельным соседям, которые с ними здоровались, а обитателям коттеджей в своих владениях оказывали и более весомые знаки уважения. Что до их частной жизни, то простолюдины знали о ней не больше, чем бритты о римлянах, населявших виллы, разбросанные по сельской округе; и сомнительно, чтобы дворяне графства знали о своих скромных соседях больше, чем римляне о своих, хотя и говорили с ними на одном языке.
В иных местах кастовый барьер уже преодолевали: возможно – какой-нибудь молодой человек или девушка, которые опередили свое время и осознали, что население за воротами их парка – это не просто некая масса «бедняков», а отдельные личности, которым случилось появиться на свет в неимущей семье. О таких представителях знатной молодежи порой говорили:
– Он другой, мастер Раймонд; с ним можно покалякать о чем угодно, он больше похож на наших, чем на джентри. Такую, бывает, историю расскажет – животики надорвешь, к тому же он малый добрый и на все пуговицы не застегнут, как иные. Побольше бы таких, как он.
Или:
– Мисс Дороти, она другая. Не сыплет вопросами, когда является кого-нибудь навестить, а больше помалкивает, и если хочешь ей что-нибудь рассказать – можно смело рассказывать и быть уверенным, что она никому это не передаст. Я не возражала бы против ее визита даже в суматошный банный день, а это о чем-то да говорит.
А еще были старые няни и доверенные горничные, которых те, кому они служили, считали личностями и любили как настоящих друзей, невзирая на классовые различия. И когда хозяева во всеуслышанье называли своих слуг друзьями, тем это приносило более глубокое удовлетворение, чем любые материальные блага. Одна бывшая горничная, с которой Лора познакомилась уже позднее, много раз с большим чувством рассказывала о том, что, судя по всему, полагала венцом своего жизненного опыта. Она много лет служила у титулованной леди, вращавшейся в высшем обществе, одевала ее для приемов при королевских дворах, раздевала и укладывала в постель во время болезни, путешествовала с ней, потакала ее невинному тщеславию и знала (ибо, столь приближенная к ее особе, не могла не знать) самые сокровенные ее горести. И когда «ее светлость», уже состарившаяся, лежала на смертном одре, эта горничная, которая помогала ухаживать за умирающей, как-то оказалась с ней в комнате наедине, пока родственники леди, среди которых не было особенно близких, обедали внизу.
– «Приподними меня, – попросила хозяйка, я стала помогать ей, а она обхватила меня рукой за шею, поцеловала и проговорила: – Друг мой».
И даже двадцать лет спустя мисс Уилсон считала этот поцелуй и эти два слова более щедрой наградой за свою многолетнюю преданность, чем прекрасные коттедж и рента, доставшиеся ей по завещанию покойной леди.
V
Миссис Херринг
Заявив, что из гардеробной в спальне появилось привидение, Лора и не думала врать. Она искренне полагала, что видела духа. Однажды вечером, когда еще не совсем стемнело, но углы комнаты уже погрузились в сумрак, мама послала Лору наверх за какой-то вещью из сундука, и, когда девочка наклонилась над ним, с опаской косясь в тот угол, где находилась гардеробная, ей почудилось какое-то движение. В то время она была уверена, что там что-то зашевелилось, хотя не имела ясного понятия о том, что это такое. Возможно, то была прядь ее собственных волос, трепыхнувшийся край занавески или просто тень, замеченная краем глаза; но, что бы это ни было, его оказалось достаточно, чтобы Лора закричала и, спотыкаясь на бегу, бросилась вниз.