В колыбели с голодной крысой

Уэстлейк Дональд Эдвин

– Не повышай голос!

– Ладно, Бен, – сказал Джерри и снова обратился ко мне:

– Пол, почему ты покрываешь этого парня, Килли? Мы знаем, что ты чист, почему бы тебе не проявить благоразумие и не сказать правду?

– Я не знаю, какую правду вам надо, – сказал я. Моя щека ныла, как от зубной боли.

– Правда бывает только одна, Пол, не так ли?

– Я всегда думал именно так.

– Ну хорошо. Ты же не хочешь обвинить миссис Гамильтон во лжи, не так ли?

– Я вынужден это сделать.

– Нет. Послушай, не надо нарываться на

неприятности. Ты объяснил, что именно имел в виду Килли, я верю этому, но зачем все другое вранье? Килли сказал то же, что нам сказала и миссис Гамильтон, но она просто не правильно поняла его слова, только и всего. Разве это невозможно?

– Мы не врывались в ее дом силой.

– Я не об этом говорю, Пол. Я говорю о том, что было сказано. То, что я тебе процитировал. Так это было на самом деле или нет?

– Нет, не правильно.

– Хорошо, подожди секунду. – Он снова продел мне цитату и сказал:

– Разве не это говорил Килли? Может быть, не слово в слово, но, во всяком случае, очень близко к этому.

– Да или нет, – раздался угрожающий голос. Я беспомощно развел руками, но они ждали.

– Да, – сказал я.

– Ну, хорошо, – сказал Джерри. – Я рад, что ты наконец признал это, Пол. Рад, что ты начинаешь внушать доверие. И конечно же ты не хотел называть миссис Гамильтон лгуньей.

– Но она и есть лгунья.

– Ну, Пол, ты опять за свое. Ты только что признал...

– Мы не врывались силой в ее дом! Пощечина.

– Не прерывать! – Еще пощечина. – И не повышать голос!

– Ах ты, сукин сын... – Я вскочил со стула, размахнулся изо всех сил, метя в маячившую рядом со мной физиономию, но, естественно, промахнулся. Зато ответный и точно рассчитанный удар пришелся мне в живот, чуть ниже пояса. Я сложился пополам, было трудно дышать, кровь хлынула мне в голову, и кто-то толкнул меня обратно на стул. Я продолжал держаться за живот, отчаянно ловя воздух открытым ртом.

– Теперь, Пол, ты не будешь пытаться ударить офицера, не так ли? – спросил Джерри.

Но я снова попытался, хотя все еще не мог перевести дух, и на сей раз я целил в Джерри. Однако прежде чем я успел подняться, меня снова усадили на стул, а затем у меня за спиной с шумом открылась дверь и капитан Уиллик закричал:

– Что, черт подери, здесь происходит? Непривычно смущенным тоном Джерри забормотал:

– Он стал ужасно недисциплинированным, капитан.

– Мне кажется, я велел вернуть ему очки?

– Да, сэр.

Мне тотчас же сунули в руку очки, но я не пытался их надеть. Воздух постепенно проникал мне в легкие, причиняя при этом такую жгучую боль, что я того и гляди мог расплакаться, поэтому я глубоко презирал себя... за слабость.

– Вам, парни, должно быть стыдно за себя, – изрек капитан Уиллик. – Убирайтесь к черту отсюда и оставьте парня в покое.

– Да, сэр.

Послышалось шарканье ног, затем настала удивительная тишина, и, когда дверь снова закрылась, я понял, что мы остались с капитаном Уилликом одни.

Он обошел стол и сел за него, говоря:

– Надень

очки, сынок. – Его голос звучал ласково и сочувственно.

И у меня вдруг потекли слезы, жгучие, соленые слезы от бессильной злобы и унижения. Я наклонил голову, закрыл лицо руками и топнул ногою об пол, пытаясь остановить слезы. Но тщетно, они лились безудержным потоком.

Уиллик по-отцовски погладил меня по голове и сказал:

– Успокойся, сынок, все не так уж плохо. Я резко отдернул голову от его руки и, по-прежнему заливаясь слезами, заорал:

– Уберите от меня свои руки! Вы думаете, я слабоумный, думаете, я не понимаю, что вы делаете? Злой и добрый, злой и добрый, думаете, я этого не знаю? Сначала меня избивают, и, если это не помогает, появляетесь вы и изображаете отца исповедника. Неужели вы не понимаете, я же знаю, что вы все это время стояли под дверью и подслушивали!

– Мне очень жаль, сынок, если у тебя сложилось такое мнение обо мне.

– Вы лицемер. Лицемер, лицемер, лицемер!

– Ну давай успокаивайся, слышишь меня?

– Лицемер, лицемер, лицемер, лице... И я снова получил пощечину.

Тогда я замолчал и постарался взять себя в руки. Я вытер лицо и надел очки.

– Хорошо, значит, будет злой и злой. Когда у вас устанет рука, они придут вам на смену. Катитесь вы все в ад!

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо. Мы все можем покатиться в ад. Но по пути туда, парень, мы собираемся превратить твою жизнь в ад. Положение серьезное, и если ты думаешь, что твои сопляцкие шутки и...

– Что за серьезное положение? Если вы все тут считаете, что у вас есть основания для всей этой чертовщины, то почему вы не скажете об этом открыто и не прекратите обращаться со мной как с дублером Хэмфри Богарта?

Он замолчал и, брезгливо сморщив губы, смотрел на меня из-под нахмуренных бровей. Затем кивнул:

– Хорошо, парень. Я скажу прямо, без обиняков. Вы с Килли приезжаете в наш город, в этот мирный и красивый город, где никто не сделал вам ничего плохого. Вы же являетесь в дом к миссис Гамильтон и начинаете ей угрожать, а спустя четыре часа после этого мистера Гамильтона убивают на автомобильной стоянке у одного из корпусов обувной компании. Ну а теперь что ты об этом думаешь?

Глава 7

Думаю? Я не мог думать. Я мог только в оцепенении взирать на Уиллика в этот напряженный момент между вспышкой молнии и ударом грома.

Застрелен. Слово отдавалось эхом в моем мозгу. Застрелен. Застрелен. Застрелензастрелензастрелен...

Если достаточно долго повторять слово, оно потеряет всякий смысл. Я однажды произнес про себя “пианино”, а затем все повторял это слово до тех пор, пока правило не сработало. Был предмет, большой музыкальный инструмент, и был этот ряд звуков, пианино, и вот они перестали быть вместе. Это длилось всего несколько минут, я уже почти поверил, что пианино – это придуманное мною несуществующее слово, а для названия музыкального инструмента существует какое-то другое.