В краю Сорни-най
Шрифт:
— А, она за рыбой убегала! Решила встречу подарком отметить. Помнит она тебя, Тимка! — повеселел дедушка. — Как можно забыть доброе! Ты ведь ей жизнь спас! Зверь шибко умный, добрый. Поговори с ней. Может, и твою просьбу поймет. Зверь такой понятливый…
БОЛЬШАЯ ОЛЕНЬЯ ДОРОГА
Оленья тропа привела меня на самую вершину. Кедры, сосны, лиственницы… Кедры темно-зеленые, кудрявые. Сосны стройные, крепкие, не такие чахлые, как в низине. Зелень их легкая, воздушная. Лиственницы золотые, как лучи весеннего солнца. Солнце улыбалось с каждой веточки. На ветках иней. Мириадами огней искрился зеленовато-синий склон возвышенности. Чудесный вид открылся мне с горы. Тайга
На этой возвышенности даже мох был не однообразно зеленый, как внизу, — махровым цветным ковром стелился он под высокими деревьями, стоявшими поодаль друг от друга. Это ягель — интереснейшее растение, сложным переплетением веточек похожее на коралл. Главная и незаменимая пища оленей.
Эта земля когда-то была раздольем для оленей. И на эту гору я поднимался тоже по «большой оленьей дороге» — довольно широкой просеке среди молчаливого безжизненного леса. Она петляет по гриве, стараясь обходить болота с низкорослым карликовым соснячком. Кочки и стволы поваленных бурей деревьев делают ее непохожей на дорогу: ни проехать, ни пройти никакой машине. А олень пройдет, и оленевод проедет. Для них это — широкая, большая дорога. По ней когда-то двигались тучные оленьи стада, живое и бесценное сокровище северного народа. Весной стада по этой дороге кочевали в сторону Урала, осенью спускались с гор и шли к берегам реки, где струились теплые дымки таежных селений. Одни стада шли до Сосьвы, другие дальше — к Оби. Длинная эта дорога, большая. Не семь раз поставишь на пути теплый чум, а больше; не семь болот надо пройти, а больше; не из семи озер придется попить воды, а больше; не семь дум передумаешь, а больше; не семь раз испытаешь себя, а больше!..
Длинна эта дорога, как жизнь.
Жизнь моей тети Акулины, ее молодость прошла в такой дороге. Она кочевала с оленями. Теперь в ее песне кочуют думы. И не только об оленях.
С ними странствуя, сносила я узорные кисы [4] . Иссякает моя сила, Гаснет блеск моей красы. Кто наследник будет длинных, Средь приподнятых равнин, Этих осетровоспинных Трех изрезанных вершин?Поднимаясь на вершину, я заметил, как меняется лес. Внизу он буквально давил душу своей угрюмой тишиной. А здесь, полный света и жизни, лес будто улыбался мне. Бежали вниз ручьи, журча и распевая между камнями. Смотришь с вершины, и кажется, что ты поднялся в горы, к другой жизни.
4
Кисы — меховая обувь.
Извечно для манси скупая, темная тайга была обиталищем разных злых божеств. А горы были светлой высотой, открытым местом, населенным добрыми существами. Каждая скала — это окаменевший предок манси, добрый дух — покровитель человека. Одна гора — покровитель охоты, другая — его брат, покровитель рыболовов, промышляющих крылатую рыбу: хариуса и тайменя. Третья гора — щедрый покровитель
Про гряду гор расскажут манси целые легенды. Будто когда-то жили здесь божества и вели борьбу за обладание человеком. Они все полегли в битве и превратились в каменные изваяния, напоминающие издали гигантских каменных людей.
Мансийские названия горных хребтов и вершин говорят о том, что Урал был колыбелью манси, о том, что отсюда начинается родина таежных людей. Название горы «Мань-Пупыг-Нёр» означает «Малая гора богов». Рядом возвышающаяся вершина носит название «Яныг-Пупыг-Нёр», то есть «Большая гора богов».
Урал — это мансийский Олимп, обиталище богов и богинь, с их вечной борьбой и любовью. Здесь совершали свои подвиги и мансийские богатыри, живущие до сих пор в легендах лесного народа. А сами манси на Олимпе своих богов невозбранно пасли оленей и, созерцая с высоты звезды, складывали свои чудесные легенды и песни.
Песни уральских манси были веселыми, отличными от унылых мелодий тех, кто жил в тайге, в комарином царстве. В тайге весело поет только комарье. Комарье не только бич человека, но и бич всего живого. От комариного роя ревмя ревет медведь, лось прячется в воду, лиса забивается в нору… Жертвой комарья нередко становятся и люди. Нападет облако комаров и мошки на человека. Выпустят они свои хоботки — и прямо на глаза, на глаза… Сначала ослепляют. Потом укусами и щекотанием доводят человека до обморока. И затем уже безнаказанно пьют кровь…
На Урале, на открытых горных хребтах, где и в безветрие свежесть и прохлада, комариная песня стелется слабым писком по каменистой земле. А когда ветер, то срывает и этих тварей. И тогда в мире только песня ветра, да высокое небо, да яркие оленьи мхи, кажущиеся кораллами в прозрачном горном свете. И даже если туман плывет — не страшно! Пусть кругом одна непроницаемая белая завеса, пусть кажется, что ты тонешь в молочном паре: если чувствуешь под ногами землю — то и душа манси спокойна. Зато когда переждешь временное наваждение тумана, когда в молочном мареве вдруг затреплется синий платок ясного неба, а немного погодя из белого плена вырвется золотой шар солнца и заиграют горы в золотистом мареве, заискрится мир, — разве это не сказка, не песня?!
На Урале поет человек. Здесь не надо каждый день молиться духам, выпрашивая добычу. Она рядом. Счастье рядом ходит. Оно охраняется вековой душой предков — горами, каменными богами. На Урале складывается песня манси, его душа, рождаются его боги.
Урал — священный Олимп манси. И прикасаются манси к своему Олимпу лишь с помощью друзей своих — быстроногих оленей.
Тетя моя вот уже несколько лет не прикасается к Олимпу, не кочует с оленями. Колхоз, где она живет, решил ликвидировать эту отрасль своего хозяйства, как убыточную и тяжелую.
Тяжелую, убыточную… Наверно, это так. И действительно, пора создавать крупные специализированные хозяйства, где следует вести дело по-новому, с привлечением достижений современной науки и техники. Труд оленевода нелегок — это верно! Но стоит задуматься и над тревожными нотками песни моей тети:
В чум мой, с крышей, как осока, Островерхой, кто войдет? Круглолица, ясноока, Пусть оленей бережет. Пусть пасет моих оленей И тягучую, как жир, Песнь поет и на весенний Разноцветный смотрит мир. Или женская дорога От постели до порога? Или три высоких стула, Три вершины, три спины В горе сгорбятся сутуло, Людям больше не нужны?