В круге света (сборник)
Шрифт:
Пока ребенок старательно писал имена, мы беседовали с ее мамой.
– Муж как-то было вернулся, но потом я поняла, что он продолжает меня обманывать, и рассталась с ним окончательно. Нет отца и это не отец, я вернула девичью фамилию себе и детям. Не хочу даже имени его слышать.
В этот момент Настенька приносит и показывает мне свою работу.
– Так, что у нас получилось? Заздравно: «мама», «бабушка», «братики». А здесь – «дедушка» и «Марина».
Мы рассмеялись:
– Нет, дитя, нужно писать имена полностью. Возьми другую бумажечку и попробуй написать свое имя.
–
– Да-да, именно так и напиши.
Через минуту Настенька торжественно вручает мне листок бумаги с весело пляшущими разнокалиберными буквами: «Настя Флегинских».
И мне все стало понятно.
Дитя смотрит на меня, а я, словно в первый раз, с интересом вглядываюсь в ребенка. Так вот о ком он всякий раз пытался докричаться. Но ведь Марк ушел из жизни еще до рождения внучки, выходит, любовь действительно не умирает. Она улыбается, и мы молчим.
– Значит, всадники больше не вернутся? – тихо спрашиваю девочку.
– Не-а, – словно понимая, о чем идет речь, так же заговорщицки, шепотом отвечает она.
Дорогой мой незнакомый человек
Не знаю, как вы, а я порой не могу вспомнить, что делал второго или третьего дня, не говоря уж – неделю назад. Иногда даже пытаешься припомнить, и никак. А потом смотришь в кино: человека спрашивают, а что, мол, ты делал десять дней тому назад вечером с пяти до семи, и тот немедленно докладывает, словно все эти десять дней только и делал, что готовился к допросу. А я наверняка не вспомню, потому и боюсь оказаться в подобной ситуации.
Но есть в моей памяти день, который я и сегодня с легкостью распишу буквально по минутам: 1 февраля 2005 года, вторник.
Утром того дня было очень скользко, накануне подтаяло, и с утра прихватило морозцем, а мне в семинарию ехать: я тогда еще преподавал, вторник – мой день. Всякий раз по вторникам, прежде чем зайти в учебную аудиторию, я должен был преодолеть без малого сотню километров в любую погоду, и неважно, дождь на дворе или снег, плюс тридцать градусов или минус.
За руль я сел только в сорок три года. А что делать? Храм-то нужно было восстанавливать. «Иж Ода», скромный ослик-работяга, как никакая другая машина подходил для этой цели: он был фантастически дешев и поразительно вынослив, в него можно было погрузить все, что угодно.
Зато на заснеженной дороге, да еще и с ледком, машину заметно вело из стороны в сторону. И при неосторожной перегазовке, несмотря на замечательную шипованную резину фирмы «Кама», я мог легко оказаться в кювете. Зима 2005 года – моя вторая зима за рулем. Нужно ехать – и такой гололед.
Сел за руль, перекрестился. Прочитал девяностый псалом, потом еще и восьмой. Это мне батюшка знакомый посоветовал: «Собираешься вести автомобиль, читай восьмой псалом». А ему об этом, в свою очередь, когда-то рассказывал один прозорливый старец. Потихоньку выбрался из поселка, затем еще три километра лесом и выехал на трассу.
А наша
– Мне совершенно безразлично, уважаете вы меня как преподавателя и человека или не уважаете. Меня это мало беспокоит. Но тот факт, что, в такую погоду по такой дороге добираясь к вам на занятия, за все эти годы я ни разу не опоздал, этот факт, вы уж меня простите, я вас заставлю уважать.
Скажу честно, меня всегда умиляло, как после этой моей тирады в классе надолго воцарялась мертвая тишина.
В то утро моего «ослика» то и дело кидало вдоль скользкой, еще необработанной реагентами трассе, оттого и ехал я очень медленно.
Уже светало, потому и дорогу было видно, а тем, кто ехал ночью, не повезло: то в одном, то в другом месте в кюветах «отдыхали» уехавшие машины.
Где-то ближе к областному центру, когда движение еще больше замедлилось, прямо на трассе, посередине, я увидел одиноко стоящие «Жигули-девятку» темно-зеленого цвета. Недалеко от нее и немного в стороне, не мешая движению, застыла фура с прицепом.
Беда случилась совсем недавно, даже пробка не успела образоваться. Иногда так бывает, большая машина с прицепом неожиданно начинает складываться, образуя так называемые ножницы, и горе ее маленьким соседям, оказавшимся рядом. В тот раз не повезло водителю «Жигулей-девятки», хотя сам автомобиль почти не пострадал.
Проезжая мимо, я видел лицо мертвого человека. Мертвец сидел, устало откинув голову, и, казалось, всматривался в лица тех, кто медленно продолжал движение.
Я ехал дальше, а мысли не давали мне покоя: «Вот наша жизнь. Еще какой-нибудь час назад человек сел за руль и поехал – на работу, или в магазин, или еще куда-то по делам. Поехал и умер, а дома у него об этом еще никто не знает».
И так мне стало их жалко и одновременно страшно за себя, а вернее, за тех, кто ждет моего возвращения домой. Я люблю их, тех, кто меня ждет, и не хочу, чтобы они тоже плакали, потому и начинаю молиться.
Самая горячая молитва получается в минуту, когда тебе по-настоящему страшно: «Господи, пощади меня! Ты же знаешь, я еду по благословению, а не по собственной воле. Сам по себе я бы никогда этого делать не стал. Господи, молитвами святых отец наших, помоги!» И долго еще перечислял святых, в нашей земле просиявших, потом обращался к праведникам и так потихонечку продвигался дальше.
И вот, когда до цели моей поездки оставалось совсем уже немного, от силы километров пятнадцать, на противоположной стороне дороги я увидел мощный «МАН» с огромным прицепом. Видимо, уходя от столкновения с вылетевшей ему навстречу легковушкой, грузовик снес бетонный столб освещения и стоял, уткнувшись носом в дерево.
Рядом с ним находилось то, во что после столкновения превратилась та легковушка. Мой взгляд успел различить зеленую металлическую лепешку на четырех колесах, и еще мне почему-то показалось, что это тоже были «Жигули».