В круге света (сборник)
Шрифт:
А написал он приблизительно следующее:
«Такого-то числа мы с товарищем Н. спешили на работу. Утром, проходя через лесок, в районе вагонного депо, я неожиданно наступил на гадюку, и та ужалила меня в ногу. Поскольку укус гадюки может быть даже смертелен, я попытался немедленно отсосать яд из раны, но дотянуться ртом до места укуса не смог. Тогда товарищ Н. сделал это за меня. После чего мы решили нейтрализовать змеиный яд, попавший в наши организмы. По этой причине и вернулись в город купить водки для обеззараживания раны и нейтрализации яда. За этим занятием
Рассказывали, что, читая эту объяснительную записку, хохотало все руководство нашей станции. Конечно, можно было вытряхнуть Хохла из его кирзух сорок четвертого размера и заставить показать следы от укуса гадюки, но любоваться на его грязные портянки охотников не нашлось. Дело замяли, но, правда, и Н. к награде не представили.
У Витьки не было никакой личной жизни. Жена допускала его к себе только в дни аванса и получки, а так наш товарищ частенько ночевал на работе, подложив под себя телогрейку и устроившись на ящиках с рабочей одеждой. Сперва у нас была старая грязная будка, но потом она сгорела, и нам построили шикарный двухэтажный коттедж с консьержкой при входе, но мы по привычке продолжали называть его «будкой». Так вот, на втором этаже в комнате, выделенной для нужд нашей смены, среди блеска импортного кафеля и коротал ночи наш опальный товарищ.
Никогда не забуду, как однажды он обнюхивал банку с борщом перед обедом. Спрашиваю его:
– Ты чего там вынюхиваешь?
– Сегодня меня теща на работу собирала, не подлила бы чего.
Я понял, что здесь он действительно не шутил. С тещей они искренне ненавидели друг друга.
Помню, как-то, наверно, по осени с Хохлом случился удар. Мы сидели в будке, и он нам бахвалился, как его брали с собой на дело профессиональные карточные шулера, хотя, может, он и не врал, в карты его действительно никто из наших переиграть не мог. Вдруг Витька захрипел, запрокинул голову назад и сполз спиной на сиденье. Мы испугались, я побежал за нашатырем, а ребята вызвали «скорую». Сперва его положили в городскую больницу, а потом он еще с месяц лечился в Москве в нашей железнодорожной клинике.
Я уже не помню, что там с ним было, по-моему, что-то с давлением, но после этого случая наш товарищ заскучал и перестал уже так лихо заскакивать на поручни, руководя движением состава вагонами вперед.
Однажды случился у нас с ним конфликт, и мы тогда здорово поругались. Нас поставили работать на участке вдвоем. А у нас на рабочем месте, еще от предыдущей смены, оставалось с полведра красного вина. Я вообще не пил, а Хохол после больницы сильно «ослабил обороты». Так что стояло оно скорее для мимо проходящих коллег.
Вдруг на пороге будки для обогрева появляется один наш прежний работник. Он уже давно спился, и со станции его выгнали. Бедолага тогда искал опохмелиться и находился в состоянии между жизнью и смертью. Когда он попросил выпить, то я собрался было ему налить, но Хохол вдруг взвился, отнял у меня кружку и вытолкал алкаша из будки.
–
– Пусть помирает, – отрезал Хохол.
Пьяница сидел, согнувшись на лавочке, и отрешенно смотрел себе под ноги.
– Давай нальем, – попросил я Витьку.
– Отстань, – вновь огрызнулся тот.
Но вскоре последовала команда: «на тепловоз», очередь ехать была Витькина, и мне уже никто не мешал. Разумеется, что я немедленно налил страдальцу, и он, захлебываясь и проливая на себя из кружки, словно от великой жажды, выпил, не отрываясь, все четыреста граммов вина.
Когда Хохол вернулся, то сразу все понял и бросил мне:
– Ну и гад же ты, Алик!
Я вспылил в ответ, мол, человек погибает, а ему плевать.
– Погибает, – передразнил меня Витька. – Нашелся тут добренький, скорая помощь ходячая, всюду вы лезете. А как он живет, ты думал?! Что у него за жизнь?! Знаешь? Все время в поиске этой заразы, а без нее уже никак. Без нее ты уже не человек, ты – дрянь, никому не нужная дрянь. Да лучше умереть, чем так жить! И он должен был сегодня умереть, а ты своей жалостью только продлил его муки. Запомни, если такой человек умирает, то не мешай ему умереть!
В тот день впервые за несколько лет мы поговорили с ним как-то по-человечески, и я узнал Витьку с иной стороны. Спрашивал его, почему он все время выдумывает, мол, даже неудобно за него бывает. Оказалось, что Витька всю жизнь мечтал о небе, но врачи его забраковали, с детства было слабенькое сердечко. От тоски он стал понемногу выпивать. А мечтать не бросил, часто рассказывал другим о самолетах и постепенно сам поверил в то, что рассказывал, а почему бы и нет?
– Почему я не мог ходить на сухогрузе, и разве Миша Боярский не мог бы со мною выпить?
Оказалось, что в московской больнице ему сказали, что если он полностью не завяжет с вином, то следующий удар его или парализует, или же вовсе убьет. Приступы, но не такие сильные, случались с ним и раньше, а теперь он уже обречен.
– Если меня парализует, – говорил Витька, – то кто будет за мной ходить, теща? Да я им и здоровый не нужен. Так что сейчас мечтаю только об одном: чтобы, когда он случится, этот последний удар, со мною никого бы не оказалось рядом. Чтобы меня никто не пожалел и не вызвал бы «скорую».
После нашего с ним разговора Витька сам попросил принести ему крестик. И я принес ему маленький серебряный крест с широкими округлыми концами.
– Посмотри, как он похож на летящую птицу, – говорил мне Витька. – А у ангелов, интересно, какие крылья?
Я продел через ушко креста цепочку и надел ему на шею.
– От меня на память. Если тебе вдруг станет плохо, хватайся за крест и молись, как сможешь. Может, когда придет твое время, Вить, то там, на небесах, и тебя научат летать.