В крымском подполье
Шрифт:
— Конечно, полетим, — ответил я.
— В таком состоянии тебе в лес нельзя. Я полечу один, а ты прилетишь, когда поправишься.
Я решительно запротестовал:
— Где я тебя там буду искать! Летим вместе. Завтра у моей малярии выходной день.
— Не советую, — настаивал он. — Условия в лесу тяжелые, спать придется на земле и под дождем. Хуже может быть.
— Ничего. Захвачу с собой побольше хины. Перемена климата хорошо действует на малярию.
Он пожал плечами.
— Ну, смотри, как бы тебя из леса не пришлось обратно перебрасывать сюда.
— Не бойся.
На малярийной
— Куда вы собираетесь? — спросил один из работников обкома, глядя на мой мешок.
— Посылают в командировку.
— Надолго?
— Пока не выполню задания.
На аэродроме меня и Павла Романовича провожали секретари обкома партии и несколько руководящих работников, связанных с партизанским движением в Крыму.
Погода стояла тихая, теплая. Небо ясное. Я думал, что мы полетим в закрытом военном самолете, и оделся по-летнему. Владимир Семенович удивленно оглядел меня:
— Разве у вас нет теплой одежды и шапки?
— А зачем она?
— Как зачем! Вы полетите вон на тех «уточках». Замерзнете.
И он подвел меня к двум маленьким учебным самолетам «У-2» с открытыми кабинами.
— Неужели на этих полетим? — спросил я, с недоумением и некоторой тревогой осматривая самолеты.
— А что вы думали? Это замечательные машины. Они уже сослужили большую службу партизанам.
Тут же на аэродроме он достал для меня меховую жилетку, кожаный шлем и шерстяные перчатки. Мне пришлось расконспирировать свои «секретные фонды», приготовленные для подполья: вытащил из мешка купленные на базаре брюки, пиджак, тужурку и все это натянул на себя. Вид у меня получился, очевидно, довольно комичный и для воздушного путешествия неподходящий. Наблюдавшие за моим переодеванием товарищи смеялись.
Я начал прощаться.
— Смотрите, не подкачайте. — Владимир Семенович крепко обнял меня.
— Постараюсь оправдать доверие партии.
Взобравшись на самолет, я с трудом уселся в открытой, тесной кабине. Кое-как затолкал свой мешок под ноги, а фляжку с вином сунул себе в карман для подкрепления в необычной дороге. «Уточка» наша зашумела, быстро запрыгала по полю и незаметно оторвалась от земли. Глянул вниз. Товарищи дружно махали носовыми платками и головными уборами.
— Прощайте, дорогие друзья! — крикнул я им и бодро замахал перчаткой.
Ветер остервенело рванул ее из моей руки, и она мгновенно исчезла за самолетом.
Я смущенно посмотрел на летчика, спрятал зябнувшие пальцы в рукава и плотно прижался к стенке сиденья. Под нами ползли зеленые горы, пестрые поля и деревни. Я любовался густой синевой безоблачного неба. О том, что ждет меня впереди, в эти часы как-то не думалось.
Начинало темнеть, когда мотор вдруг замолк и самолет начал снижаться и приземлился где-то в открытом поле. Летчик поспешно вылез из кабины и подошел ко мне:
— Выходите, отдохнем.
— Где мы?
— В Краснодаре на аэродроме.
Он пояснил, что здесь мы должны запастись горючим и, когда стемнеет, полетим прямо в Крым. На поле стояли величественные четырехмоторные бомбардировщики, около них мелькали люди с факелами.
— Скажите, нас немцы будут обстреливать? —
— Всяко бывает.
— Почему же у нас нет парашютов?
Летчик улыбнулся:
— Вы не беспокойтесь, не в первый раз доставляю туда кого нужно. Сидите спокойно, можете спать, — все будет в порядке.
— А где же мы будем садиться?
— Найдем место. По сигналам будем садиться.
— По каким сигналам?
— Увидите сами, — ответил он сухо.
Я понял, что мое любопытство неуместно, и прекратил расспросы.
Подошел Павел Романович.
— Ну как, старина, жив?
— Жив. А ты знаешь, где мы будем садиться?
— Знаю. Большой наш аэродром заняли немцы. Сядем у Иваненковой казармы.
Я не знал ни Большого аэродрома, ни Иваненковой казармы, но расспрашивать не стал. Мы зашли в землянку, освещенную коптилкой. Сидевшие за столом пилоты оборвали разговор. Узнав, что мы летим к партизанам, они оживились, хорошо угостили нас и рассказали несколько интересных эпизодов из своей боевой жизни.
Задержавшись в ожидании подвоза горючего, из Краснодара мы вылетели в Крым с запозданием на три часа, то есть как раз в то время, когда по расчетам летчика наши «уточки» уже должны были быть у партизан.
Мы беспокоились, полагая, что высланные для приемки наших самолетов партизаны не дождутся и уйдут с аэродрома.
Ночь была темная и холодная. Мы летели с предельной скоростью. Земля погрузилась в глубокий мрак. Лишь изредка виднелись вдали приветливые одиночный огоньки на нашей земле, служившие, как мне казалось, маяками для наших самолетов. Недалеко от самолета впереди я заметил красную звездочку. Она то опускалась, то поднималась. Первый самолет, предупреждавший лампочкой о своем местонахождении, словно указывал нам путь.
Справа позади нас появилось небольшое зарево. Оно быстро краснело, расширялось, и из-за горизонта показалась огромная луна. Стремительно поднимаясь, она быстро становилась меньше, но свет ее усиливался, и я с тревогой поглядывал то на луну, то на море, над которым мы уже летели, и опасался, как бы эта неожиданная небесная спутница не выдала нас врагу.
Вдали зачернели берега. Не отрываясь смотрел я вниз, на силуэты родных крымских гор, ища таинственные сигналы партизан, о которых говорил летчик. Вдруг недалеко под нами вспыхнул один костер, за ним второй, третий. Они образовали букву «Т». Один из костров то ярко вспыхивал, то затухал. Сердце усиленно забилось. Наши самолеты, сделав круг, пошли на посадку и приземлились на небольшой лужайке.
Нас окружили вооруженные люди. Мне помогли выбраться из кабины, вытащили мой мешок и привезенную нами почту. Костры сразу потухли.
— Как обстановка? — тихо спросил летчик.
— Противник недалеко.
Летчик заторопился; он осмотрел самолет и, попрощавшись, вскочил в кабину.
Как только «уточки» поднялись в воздух и скрылись за горами, ко мне подошел Павел Романович и коренастый, в кожаной куртке партизан. Это был Луговой.
— Ну, партизанский командир, вот тебе новое пополнение, — сказал Павел Романович Луговому и, обращаясь ко мне, добавил: — Сейчас пойдем на отдых. Держись, ребята, не отставай, чтобы не заблудиться.