Въ л?то семь тысячъ сто четырнадцатое…
Шрифт:
— Видал я тебя вчера. Молодец, неплохо действовал. Тебя как звать-то?
— Степаном крестили, Великий Государь!
— Степан, значит. Хорошее имя, знаменитое… А скажи-ка ты, Стёпа: кто тебя с фугасом обращаться научил, петард который? Я ведь заметил, толково ты с ним управлялся: и направил той стороной, какой нужно, и фитиль правильно запалил… Ладно бы ты взрослым воякой был — так и из них мало кто взрывному делу обучен. Так откуда это у тебя?
Ну, врать мне уже не привыкать, теперь главное не запутаться в «показаниях»…
— Отец мой, Тимофей Степанович, орловским пушкарём был, он с порохом и
— Говоришь, отца Тимофеем звали? — Царь внимательно всмотрелся в моё лицо, буркнул что-то под нос (мне послышалось только «тот моложе»[14]) — Ну, раз был пушкарём, то и ты отныне Пушкарёвым будешь называться. — И, слегка промолчав, добавил:
— Фамилия такая… А чему ещё тебя отец учил?
— Да всякому понемножку. Как пушку чистить, как заряжать да на цель наводить — знаю. Самому пальнуть, правда, не довелось, брехать не стану. Как гранаты да те самые фугасы снаряжать и взрывать, как чёрный порох от сырости хранить — тоже знаю. Ещё умею окопы копать и землянки строить[15], но для того лопата хорошая нужна и топор тоже. Ну и на лошади скакать тоже умею. А больше по военной части, пожалуй, и ничего, Великий Государь… Дмитрий Иоаннович…
— Ну что же… Уже кое-что. А грамоту знаешь ли, Степан Пушкарёв?
И что тут ответить? В той, иной моей жизни, закончил десятилетку, потом, после госпиталя в сорок третьем году направили в военно-инженерное училище, выпустили младшим лейтенантом, в послевоенные годы проходил профпереподготовку на разных курсах… Писал без ошибок. Но это тогда, при Советской власти. А вот начертаниям всяких «уставов» и «полууставов» семнадцатого века меня никто не учил, да и букв в средневековой русской азбуке, кажется, больше, чем даже в пред-революционной: там всякие «яти» и «еры» читать не мешают — понятно, где какое слово напечатано…
— Да как сказать, Государь… Буквы различаю, но не очень. Считать в уме — могу…
— Считать, говоришь, можешь? А ну-ка, сосчитай, сколько будет, если к семнадцати прибавить… Скажем, четыре?
— Двадцать один, Государь.
— Верно. А на сколько частей двадцать один можно разделить, чтобы без остатка?
— Можно на три — по семь или на семь — по три.
— Смотри-ка, соображаешь! — Улыбка на лице царя стала ещё радостнее.
— Сухов! Ты мне прямо-таки Пифагора привёл, хвалю! Не ожидал!
Жилец, не падая на сей раз на колени, склонился в поясном поклоне:
— Благодарствую, Великий Государь, за слово ласковое!
— Не за что. Заслужил. — И снова ко мне:
— А ну-ка, «Пифагорушка», давай-ка ответь на задачку потруднее. Допустим, нужно взорвать фугас под крепостной стеной, как было при взятии Казани моим батюшкой царём Иваном Васильевичем[16]. Для этого нужно прорыть под стену подземный ход, длиной, скажем, в сто пятьдесят сажен. Один землекоп за день вынимает земли размером одна сажень в длину, одна в ширину и одна в высоту. Понимаешь пока?
— Понимаю, Великий Государь.
— А раз понимаешь, так посчитай: сколько потребуется землекопов, чтобы выкопать этот ход, скажем, за три дня?
Да, задачка посложнее — но не намного.
— Если по математике считать, Великий Государь, то пятьдесят землекопов. Но если на самом деле — то ничего не получится.
Московский
— Это отчего же не получится-то?
— Так ежели полсотни людей канаву поверху копают — это одно. Их можно рядышком друг с другом поставить. А в подземный ход, особенно в самом начале рытья, много народу просто не влезут, там один-два человека рыть должны, ещё столько же — землю оттаскивать, и каждый час придётся людей сменять, чтоб передохнули на свежем воздухе. А если пять десятков сразу в выкопанный ход загнать — так они и вовсе позадыхаются и сомлеют. Потому минные галереи быстро выкопать не получается. — Ну да, про минную войну времён первой осады Севастополя нам в училище тоже рассказывали…
Царь помолчал, внимательно глядя на меня. Непроизвольным движением он приблизил руку к лицу и принялся покусывать кончик белого гусиного пера. Спохватившись, бросил его на стол и на прикрывающей тот ткани стало расплываться небольшое тёмно-бурое пятнышко чернил. Монарх сплёл пальцы рук, постукивая большими друг о дружку.
— Что ж, Степан, рассуждаешь ты толково. Видно, умён был батька твой, раз научил не только повторять чужие примеры, но и самому головой соображать. То дельно… А ты, Пётр Устинович — переключил Лжедмитрий снимание на Сухова — силён ли в грамоте и счёте?
— По правде сказать, Великий Государь, совсем не силён. Имя своё крестильное на грамотке нарисовать могу, але ж не зело лепо выходит. Да сребришко в кишене счесть обучен. Так ведь наше дело — сабелькой тебе, Великий Государь Димитрий Иоаннович, служить, а коль та грамотка потребна станет — на то завсегда писарчук али подьячий какой сыщется, чай, на Москве живём, народишку много толкётся.
— За верность да правду — хвалю. А вот за пустомыслие — нет. Грамота нам от Господа через равноапостольных Кирилла и Мефодия Руси дана и пренебрегать ею — грех! — Царь погрозил молодому жильцу пальцем.
И снова обратился ко мне:
— Так ты, Степан, говоришь, горазд верхом ездить? Или прихвастнул?
— Умею, Государь! — Ну ещё бы! Я же из казачьего рода, да и военную службу в двадцать третьей кавалерийской дивизии начинал, от Кавказа до Донбасса немцев гнал, пока самого снарядом не приголубило, да в госпиталь не загремел, после которого пришлось переквалифицироваться в сапёры. А куда деваться? Родина приказала выучиться на офицера — выучился, и вплоть до хрущёвского разгона армейских кадров погоны со звёздочками носил. — Вот только коня у меня нету…
Монарх вновь усмехнулся:
— Это не беда. Коней у меня много, царь я или не царь? Мне полагается. Так что послужишь пока что при них.
— Вот что, — снова обратился он к Сухову. — Сейчас в приёмной горнице скажешь, чтоб его, Степана Пушкарёва, в списки служащих в Кремле записали, да выдали бирку, как у тебя, чтобы мог с поручениями в город выходить и беспрепятственно возвращаться. И ещё передай, чтобы и тебя, и его внесли в другой список, по которому за казённый счёт грамоте и разным иным наукам вас позже обучать станут. Такова моя воля, Руси толковые да учёные люди во как нужны! Сейчас не только саблей — головой служить надобно! А затем сведёшь парня на Конюшенный двор, пусть там его к делу пристроят, да приглядятся, толков ли, прилежен ли в работе. А со временем, глядишь, и поднимется.