В лагере Робинзонов
Шрифт:
Я увидел один большой кристалл, похожий на граненый кубок с острой крышкой. Хотел отодрать его от стены, но он так прочно сидел на месте, будто корни пустил. Они все, как влитые, держались на своих местах, а отковырнуть их нам было нечем. Но все-таки несколько не очень больших кристаллов мы отломали и рассовали по карманам.
Потом мы еще раз оглядели всю эту пещеру.
— Слушай, Шаукат,— сказал Хамит.— Ведь мы с тобой первооткрыватели. Значит, нужно как-то назвать этот зал.
— Давай назовем «Павлинья пещера»,—предложил я.
— Какая же это пещера? Это ее часть.
— Ну,
— А причем тут павлин?
Я вспомнил, что Хамит не знает о моем сне, и промолчал.
— Давай назовем «Огненный замок»,— сказал Хамит.
— Это что-то вроде печки получается,— не согласился я.— Давай лучше так: «Замок холодных огней».
— Хорошо! — торжественно произнес Хамит, и мы двинулись дальше.
На этот раз недолго продолжался наш путь. Едва покинув Замок холодных огней, мы вошли в новый вал.
Здесь был холодный, влажный воздух, а с потолка падали капли, звонко ударяясь о каменный пол. Как будто крошечные молоточки все время били по крошечным наковальням: тук-тук-тук...
Мы, как вошли, опять забыли про экономию и осветили все кругом.
В этой пещере все было белое. И стены, и потолок, и пол. Как будто снег лежал повсюду или иней. Или скорее лед, покрытый инеем. Прямо хоть становись на лыжи.
Впрочем, если бы и были у нас лыжи, вряд ли они нам пригодились. Всюду на полу торчали высокие кочки, тоже белые. А кое-где стояли столбы от пола до потолка. Они были похожи на огромные песочные часы: сверху толстые, в несколько обхватов, и внизу такие же, а в середине совсем тоненькие. А некоторые и вовсе как будто были разорваны пополам. Снизу вверх тянется белый конус, а сверху вниз свисает огромная белая сосулька. И с каждой такой сосульки, где почаще, где пореже, падают капли. Кап-кап-кап...
Мы, конечно, знали, что это за сосульки. Недаром мы читали книжки, которые давал нам дядя Кадыр. Мы их даже рисовали, эти сосульки. И надписи делали. Те сосульки, которые сверху висят, это сталактиты, а те, что снизу растут — сталагмиты. Это знали и знали, как они образуются: капли насыщены углекислой известью.
Но одно дело читать и рисовать, а другое — своими глазами увидеть такую красоту. Как посмотришь да подумаешь, что не одну сотню, а может быть и не одну тысячу лет росли эти сосульки, так жутко становится и радостно от того, что ты первый увидел эту красоту. Тут был целый лес этих столбов, один совсем белые, другие с розовым оттенком, третьи с желтым...
Мы бы, наверно, не один час простояли здесь, любуясь каменными сосульками, но Хамит вспомнил про батарейки.
— Гаси свет,— сказал он.
— Сам гаси,— ответил я, но тут же вспомнил, что решил не спорить с Хамитом, и погасил свой фонарик.
— Ну, пошли,— сказал Хамит,— не век же нам тут стоять.
И мы пошли дальше, изредка посвечивая фонариками, чтобы выбрать дорогу в этом сталактитовом лесу.
Мы опять замолчали, и мне в голову опять полезли разные мысли.
Снова Фаузия вспомнилась... Мы сидим в классе, дядя Кадыр рассказывает нам про известковые образования в пещерах. Он объясняет, как образуются сталактиты и сталагмиты, а Фаузия вдруг, ни с того ни с сего, начала петь:
— Сталактиты,
Тра-та-та.
Сталагмиты, сталагмиты,
Тра-та-та…
— Ты что это, Фаузия? — удивился дядя Кадыр.
— А это чтобы лучше запомнить!
— Ну, ну, запоминай,— улыбнулся дядя Кадыр.
И вот всегда так. Другому бы влетело, а ей все сходит. И тут сошло, конечно.
А потом дома, за обедом, я вдруг тоже запел:
— Сталактиты, сталактиты,
Тра-та-та,
Сталагмиты, сталагмиты,
Тра-та-та.
Ну, мне досталось, конечно. И от мамы, и от Фариды.
— Ты что это песни петь за столом вздумал? — спросила сестра.
— А это чтобы лучше запомнить,
— Не болтай глупости! Так не запоминают, а зубрят. Замолчи и ешь…
Я вспомнил эту историю и как живых увидел и Фариду, и маму, и папу. Вот мы сидим за столом. Вот мама ставит на стол горячую кастрюлю...
И тут я почувствовал, что не могу больше терпеть, хочу есть. Вот теперь я понял, что пришел тот час, когда можно умереть от голода.
А Хамит опять как будто прочитал мои мысли:
— Вот, выберемся отсюда, найдем местечко посуше и будем хлеб есть. По-моему, пора?
— Пора, пора, давно пopa! — закричал я и прибавил шагу.
Наконец выбрались мы из этого холодного белого леса и зашагали опять по мрачному темному коридору. Выбрали место поудобнее и уселись рядом.
Я держал фонарик. Хамил вынул хлеб, развернул, прикинул глазом и разломил хлеб на два куска. Газету сложил и сунул в карман.
Куски хлеба были ровные, но мне то один, то другой казался больше.
— Отвернись,— сказал Хамит.
Я отвернулся.
— Кому? — спросил он.
Я подумал немножко и сказал:
— Тебе.
— Значит, этот тебе. На,— Хамит протянул мне кусок.
Я схватил хлеб и стал быстро жевать.
Какой только хлеб не приходилось мне есть! И черный, и белый, и сдобный, и сладкий... С чем только я не ел его! И с медом, и с мясом, и с картошкой, и с яблоками... Но этот, конечно, был самый вкусный хлеб за всю мою жизнь. Его можно было и не жевать, он сам проскакивал в желудок.
Но я старался подольше жевать хлеб, так вкуснее получалось. Каждый кусочек я сначала просто сосал, потом жевал как можно дольше и наконец проглатывал.
Но как я ни тянул, все равно пришлось проглотить и последнюю крошечку. Хлеб кончился, а во рту остался только его необыкновенный вкус.
Потом мы погасили фонарики, легли, прижавшись спинами друг к другу, и заснули. Не знаю, как Хамит, а я на этот раз заснул сразу и никаких снов не видел.
5.