В лапах страха
Шрифт:
При чём – было нечто иное. О чём они все не только не желали открыто разговаривать, но и думать, находясь поврозь.
Маринка настояла на переезде сразу же, как только Глеб оборудовал санузел, словно была рождена для принятия только этого решения. Если соседи, наподобие трудолюбивых муравьёв, сновали изо дня в день вверх-вниз – что-то перетаскивали, сверлили, доводили до ума, подвозили сантехнику и мебель – словом, основательно готовились к празднованию новоселья, при этом особо не спеша перебираться на новое место жительства, – то их семейство существовало совершенно
О чём думали и говорили соседи на их прежнем месте жительства, оставалось только гадать.
Глеб помотал головой, позволив многострадальной новостройке раствориться в окончательно сгустившихся сумерках.
– Это уже паранойя, – сказал он вполголоса, открывая заднюю дверцу. – Давай, Умка, вылезай, милости просим. Пойдём с остальными знакомиться.
Пёс осторожно выглянул из салона, втянул влажными ноздрями вечерний воздух. В его груди заклокотало, а из пасти донеслось недовольное ворчание.
– Что, не нравится?.. Вот и мне тоже. Только особого выбора у нас с тобой нет, – Глеб взял с задней панели короткий поводок и неловко прицепил к ошейнику.
Умка недовольно засопел, но противиться не стал. Новый хозяин, новые правила – тут уж ничего не поделаешь: нужно смириться и принять всё, как есть. Однако воздух отдавал гнилой падалью, и это было невыносимо. Пёс заскулил, понюхал человека. Просто так, чтобы перебить незнакомый запах чего-то отдалённого, чуждого, потустороннего; чтобы вспомнить прежнего хозяина, который почему-то пах точно так же, что и этот, новый.
– Э, чего это ты удумал... – пошутил Глеб, вспомнив очередной мультик из огромной коллекции сына, попутно отодвигая плоскую голову пса подальше от колена. – Оголодал, что ли?.. Ничего, сейчас Маринка тебя чем-нибудь накормит. Хотя, для начала, меня придушит, – он подёргал за поводок, желая убедиться, что животное под контролем. Хотя рядом с таким зверем вряд ли хоть что-то может быть под контролем... если только ты сам при этом не зверь, вроде него.
Умка чихнул, легко спрыгнул на асфальт. Он тут же затравленно огляделся, принял выжидательную позу, потом зачем-то зарычал, но, так и не учуяв опасности, умолк, лишь изредка прислушиваясь к громыханиям засыпающего города. Не смотря на то, что над головой повис октябрь, было как-то по-летнему душно.
«Такое ощущение, что всевышний забыл про свой обогреватель и тот, почём зря, перерабатывает космос в затянувшееся лето».
Глеб вздохнул, потрепал пса по мускулистой шее.
– Это город, брат. Ничего, привыкнешь.
Умка снова вздохнул: а что делать? От прежней жизни не осталось и следа. Что ж, будем приспосабливаться. Данность тревожила, но одновременно и радовала.
Глеб прикоснулся к загривку пса: в большей степени, для собственной уверенности,
За спиной крякнула сигналка, но ни человек, ни собака не обратили внимания. Обречённо мигнули фары, и машина окончательно умерла.
На чёрном небосводе блеснула падающая звезда.
Умка заворчал, косясь на бездну.
2.
– Батюшки святы! – воскликнула консьержка, укрываясь газетой.
В своём маленьком, тесном закутке, больше походящем на газовую камеру, она напоминала осуждённого-смертника, судорожно пытающегося отмахнуться листком бумаги от удушливого иприта.
Глеб аккуратно придержал дверь – автоматический амортизатор барахлил, отчего массивная створка ужасающе грохала по железному косяку, приводя противную старушенцию в состояние крайнего бешенства. Глеб молниеносно осознал допущенную ошибку: поспешил переключить внимание на натянувшийся поводок и шарахнувшегося в сторону пса.
Умка скользил по кафелю, однако не понимал этого и продолжал упорно рваться к дрожащей старушке. Его разбирало любопытство – хотелось поскорее обнюхать нового человека и составить о нём первоначальное впечатление, ведь жить придётся бок о бок. Однако лапы то и дело разъезжались, отчего поведение собаки со стороны выглядело непредсказуемым.
Глеб дёрнул за поводок; пёс громко выдохнул и обиженно покосился на нового хозяина.
– Умка, место!
Консьержка выглянула из-за газеты, гнусаво прошепелявила, тыча в собаку артритной закорючкой, заменявшей ей указательный палец:
– Это что же за зверь-то такой? – Она брезгливо поморщилась и ещё сильнее вжалась в кафельную стену. – Никак одна из тех самых крыс, что в канализации до таких слоновьих размеров вырастают?..
– Опять вы своей бульварщины начитались, Алла Борисовна, – Глеб попытался улыбнуться, но вышло как-то не очень.
Умка завилял хвостом, предлагая мир.
Глеб, пользуясь моментом, заспешил к лифту, но консьержка не желала так просто отставать:
– Эта «бульварщина» – как вы выразились» – намного беспристрастнее любой другой прессы, которую уже давно купили магнаты и олигархи! – Бабулька деловито вскинула «жёлтые» листы, пестрящие фотографиями полуголых девиц, и горделиво надулась, наподобие престарелого какаду, смакующего сочную дулю.
«Надо же, какие мы, оказывается, подкованные», – машинально подумал Глеб, стараясь сосредоточиться на таком далёком лифте.
Алла Борисовна реагировала на человеческий дух. Как самая настоящая нежить, от которой лучше держаться подальше. Иначе, чего доброго, собьет с пути истинного, уподобит себе, или и вовсе проглотит с потрохами!
Глеб потряс головой, силясь избавиться от надуманной мракобесии. Невольно покосился на притихшего у ног пса. Умка потерял к Алле Борисовне всяческий интерес – так же быстро, как и приобрёл, – и умилённо разглядывал то открывающиеся, то закрывающиеся двери флегматичного лифта.