В лесах (Книга 1, часть 1)

Мельников-Печерский Павел Иванович

Шесть недель мы в Лаврентьевой обители пожили, ровно погостили, и потом всемером пошли к Беловодью. Дошли в Сибири до реки Катуни и нашли там христолюбивых странноприимцев, что русских людей за Камень в Китайское царство переводят. Тамо множество пещер тайных, в них странники привитают, а немного подале стоят снеговые горы, верст за триста, коли не больше, их видно. Перешли мы те снеговые горы и нашли там келью да часовню, в ней двое старцев пребывало, только не нашего были согласу, священства они не приемлют. Однако ж путь к Беловодью нам указали и проводника по малом времени сыскали… шли мы через великую степь Китайским государством сорок и четыре дня сряду. Чего мы там не натерпелись, каких бед-напастей не испытали; сторона незнакомая, чужая и совсем как есть пустая — нигде человечья лица не увидишь, одни звери бродят по той пустыне. Двое наших путников теми зверями при нашем виденье заедены были. Воды в той степи мало, иной раз дня два идешь, хотя б калужинку какую встретить; а как увидишь издали светлую водицу, бежишь к ней бегом, забывая усталость. Так однажды, увидавши издали речку, побежали мы к ней водицы напиться; бежим, а из камышей

как прыгнет на нас зверь дикий, сам полосатый и ровно кошка, а величиной с медведя; двух странников растерзал во едино мгновенье ока… Много было бед, много напастей!.. Но дошли-таки мы до Беловодья. Стоит там глубокое озеро да большое, ровно как море какое, а зовут то озеро Лопонским [21] и течет в него от запада река Беловодье". На том озере большие острова есть, и на тех островах живут русские люди старой веры. Только и они священства не приемлют, нет у них архиереев, и никогда их там не бывало… прожил я в том Беловодье без малого четыре года. Выпуску оттудова пришлым людям нету, боятся те опонцы, чтоб на Руси про них не спознали и назад в русское царство их не воротили… И, живучи в тех местах, очень я по России стосковался. Думаю себе: "Пускай мне хоть голову снимут, а уйду же я от тех опонцев в Российское царство [22] . А там в первые три года свежаков [23] с островов на берег великого озера не пускают, пока не уверятся, что не сбежит тот человек во матушку во Россию. На четвертом году хозяин, у которого я проживал в батраках, стал меня с собой брать на рыбную ловлю. И уж скажу ж я вам, что только там за рыбная ловля! Много рек видал я на своем веку: живал при Дунае и на тихом Дону, а матушку Волгу с верху до низу знаю, на вольном Яике на багреньях бывал, за бабушку Гугниху пивал [24] , все сибирские реки мне вдосталь известны, а нигде такого рыбного улова я не видал, как на том Беловодье!.. Кажется, как к нашим местам бы да такие воды, каждый бы нищий тысячником в один год сделался. Такое во всем приволье, что нигде по другим местам такого не видно. Всякие земные плоды там в обилье родятся: и виноград и пшено сорочинское; одно только плохо: матушки ржицы нет и в заводе… Но как ни привольно было жить в том Беловодье, все-то меня в Россию тянуло. Взял меня однажды Сидор — хозяин мой — на рыбную ловлю, переехали озеро, в камышах пристали. Грешный человек, хотел его сонного побывшить [25] , да зазрела совесть. Пьян он был на ту пору: чуть не полкувшина кумышки из сорочинского пшена с вечера выпил; перевязал его веревками, завернул в сети, сам бежал в степи… Три месяца бродил я, питаясь кореньями да диким луком… Не зная дороги, все на север держал по звездам да по солнцу. На реку, бывало, наткнешься, попробуешь броду, нет его, и пойдешь обходить ту реку; иной раз идешь верст полсотни и больше. На сибирском рубеже стоят снежные горы; без проводника, не зная тамошних мест, их ввек не перелезть, да послал господь мне доброго человека из варнаков — беглый каторжный, значит, — вывел на Русскую землю!.. Спаси его, господи, и помилуй!

21

Лоп-Нор, на островах которого и по берегам, говорят, живет несколько забеглых раскольников.

22

Ак-су — что значит по-русски белая вода.

23

Новый, недавний пришлец.

24

Бабушка Гугниха уральскими (прежде яицкими) казаками считается их родоначальницей. После багренья рыбы и на всяких иных пирах первую чару там пьют за бабушку Гугниху.

25

Убить.

Замолчал Яким Прохорыч и грустно склонил голову. Все молчали под впечатлением рассказа.

— Что ж, опять ты пошел в монастырь, к своему игумну? — через несколько минут спросил у паломника Патап Максимыч.

— Не дошел до него, — отвечал тот. — Дорогой узнал, что монастырь наш закрыли, а игумен Аркадий за Дунай к некрасовцам перебрался… Еще сведал я, что тем временем, как проживал я в Беловодье, наши сыскали митрополита и водворили его в Австрийских пределах. Побрел я туда. С немалым трудом и с большою опаской перевели меня христолюбцы за рубеж австрийский, и сподобил меня господь узреть недостойными очами святую митрополию Белой Криницы во всей ее славе.

— Расскажи нам про это место, — спрашивал Стуколова Патап Максимыч. — Все расскажи, поподробну.

— Поистине, — с торжественностью продолжал паломник, — явися благодать спасительная всем человеком, живущим по древлеблагочестивой вере. Нашел я в Белой Кринице радость духовную, ликованье неумолкаемое о господине владыке митрополите и епископах и о всем чину священном. Двести лет не видано и не слыхано было у наших христиан своей священной иерархии, ныне она воочию зрится. Притек я в Белую Криницу, встретил там кое-кого из лаврентьевских мнихов. Меня узнали, властям монастырским обо мне доложили. Рассказал я им по ряду про свое сибирское хожденье и про жизнь в Беловодье. Они меня, странного, всем успокоили, келью мне дали и одежду монастырскую справили. Был у самого владыки Амвросия под благословеньем, и он через толмача много меня расспрашивать изволил обо всех моих по дальним странам хожденьях. Прожил я в той Белой Кринице два с половиною года, ездил оттоль и за Дунай в некрасовский монастырь Славу, и тамо привел меня бог

свидеться с лаврентьевским игуменом Аркадьем. Не мало вечеров в тайных беседах у нас протекло с сим учительным старцем. Многое рассказывал я ему про три хождения наши: про евфратское, египетское и в Беловодье. И скорбел я перед ним, заливаясь слезами: «Не благословил бог наш подвиг, больше семидесяти учеников твоих, отче, три раза в дальние страны ходили и ничего не сыскали, и все-то семьдесят учеников полегли во чужих странах, один аз, грешный, в живых остался». Отвечал на такие речи старец, меня утешая, а сам от очию слезу испуская: «Не скорби, брате, — говорил он, — не скорби и душевного уныния бегай: аще троечастный твой путный подвиг и тщетен остался, но паче возвеселиться должен ты ныне с нашими радостными лики: обрели мы святителей, и теперь у нас полный чин священства. За труды твои церковь тебя похваляет и всегда за тебя молить бога будет, а трудникам, что нужною смертью в пути живот свой скончали, — буди им вечная память в роды и роды!..» Тут упал я к честным стопам старца, открыл перед ним свою душу, поведал ему мои сомнения: «Прости, — сказал ему, — святой отче, разреши недоуменный мой помысл. Корень иерархии нашей от греков изыде, а много я видал греческих властей в Царьграде, и в Иерусалиме, и во Египте: пестра их вера благочестия обнажена совершенно. Как же новая иерархия от столь мутного источника изыде, како в светлую реку претворися?» И довольно поучил меня старец Аркадий, и беседою душеполезной растопил окаменелое мое сердце, отгнал от меня лукавого духа. Потом и сам я исследовал все дело подробно и со многими искусными в божественном писании старцами много беседовал и вконец удостоверился, что наша священная иерархия истинна и правильна!.. Ей! Перед господом богом свидетельствую вам и всех вас совершенно заверяю, — прибавил, вставая с места и подходя к иконам, паломник, — истинна древлеправославная австрийская иерархия, нет в ней ни едина порока!

Медленною поступью подошла Манефа к паломнику и твердым голосом сказала:

— Не чаяла тебя видеть, Яким Прохорыч!.. Как из гроба стал передо мною… благодарю господа и поклоняюся ему за все чудодеяния, какие оказал он над тобою.

Поклонилась мать Манефа паломнику и скорей, едва слышной поступью, пошла из горницы, а поровнявшись с Фленушкой, сказала ей шепотом:

— Пойдем… Евпраксию позови… Укладываться… Чем свет поедем.

— Зачем же ты, Яким Прохорыч, ушел из митрополии? — спросила Аксинья Захаровна у Стуколова.

— Творя волю епископа, преосвященного господина Софрония, — внушительно отвечал он и, немного помолчав, сказал: — Через два с половиною года после того, как водворился я в Белой Кринице, прибыл некий благочестивый муж Степан Трифоныч Жиров, начетчик великий, всей Москве знаем. До учреждения митрополии утолял он в России душевный глад христиан, привлекая к древлему благочестию никонианских иереев. Письма привез он из Москвы, и скоро его митрополит по всем духовным степеням произвел: из простецов в пять дней стал он епископ Софроний и воротился в Россию. Белокриницкие власти повелели мне находиться при нем. С ним и приехал я до Москвы.

— И за Волгу он же прислал тебя? — спросил Патап Максимыч.

— Он же, только совсем по другому делу. Не по церковному, — отвечал Яким Прохорыч.

— Что за дело? — продолжал расспросы Патап Максимыч. Стуколов замолчал.

— Коли клятвы не положено, чтобы тайны не поведать, что не говоришь?.. — сказал Патап Максимыч.

— Клятвы не положено, и приказу молчать не сказано, — вполголоса проговорил Стуколов.

— Зачем же нас в неведенье держишь? — сказал Патап Максимыч. — Здесь свои люди, стары твои друзья, кондовые приятели, а кого не знаешь — то чада и домочадцы их. Молчал Яким Прохорыч.

— Видно, долга разлука холодит старую дружбу, — вполголоса промолвил Чапурин Ивану Григорьевичу.

— Скажу, — молвил Стуколов. — Только не при женах говорить бы…

— Ах, батька! Уйти можем, — вскликнула Аксинья Захаровна. — Настя, вели-ка Матрене заедки-то в заднюю нести. Пойдемте, Арина Васильевна, Грунюшка, Параша. Никифору-то не уйти ли с нами, Максимыч?

— Ступай-ка с ними в самом деле, — сказал ему Патап Максимыч.

Никифор пошел, с горестью глядя, что Матрена в заднюю несет одни сладкие заедки. Разноцветные графины и солененькое остались, по приказу хозяина, в передней горнице. Обведя собеседников глазами, Стуколов начал:

— Вот вы тысячники, богатеи: пересчитать только деньги ваши, так не один раз устанешь… А я что перед вами?.. Убогий странник, нищий, калика перехожий… А стоит мне захотеть, всех миллионщиков богаче буду… Не хочу. Отрекся от мира и от богатства отказался…

— Научи нас, как сделаться миллионщиками, — слегка усмехнувшись, сказал удельный голова.

— Научу… И будете миллионщиками, — отвечал Стуколов. — Беспременно будете… Мне не надо богатства… Перед богом говорю… Только маленько работы от вас потребуется.

— Какой же работы? — спросил голова.

— Не больно тяжелой; управиться сможете. Да не о том теперь речь… Покаместь…— с запинками говорил Стуколов. — Земляного масла хотите? — примолвил он шепотом. Все переглянулись.

— Что за масло такое? — Чапурин спросил.

— Не слыхал?.. — с лукавой усмешкой ответил паломник. — А из чего это у тебя сделано? — спросил он Патапа Максимыча, взявши его за руку, на которой для праздника надеты были два дорогие перстня.

— Из золота.

— По-нашему, по-сибирски — это земляное масло. Видал ли кто из вас, как в земле-то сидит оно?

— Кому видеть? Никто не видал, — отозвался Чапурин.

— А я видал, — сказал паломник. — Бывало, как жил в сибирских тайгах, сам доставал это маслецо, все это дело знаю вдоль и поперек. Не в пронос будь слово сказано, знаю, каким способом и в Россию можно его вывозить… Смекаете?

— Да ведь это далеко, — заметил Патап Максимыч. — В Сибири. Нам не рука.

— Ближе найдем, — отвечал паломник. — По золоту ходите, по серебру бродите… Понимаете вы это?

— Разве есть за Волгой золото? Быть того не может! Шутки ты шутишь над нами, — сказал удельный голова.