В лесах. Книга Первая
Шрифт:
— Слушаю, Патап Максимыч, — отвечал Алексей. — Умрет со мной.
— Смотри же, помни, — сказал Патап Максимыч. — Не хочу, чтобы страмными речами память ее порочили… Не потерплю ни единого гнилого слова об ней… Пойдет молва — кровавыми слезами наплачешься… Помни мое слово!..
— Буду помнить, Патап Максимыч, — отвечал Алексей, понурив голову.
— Еще тебе сказ, — продолжал Патап Максимыч. — Сам понимать можешь, что тебе у меня не житье… Любил я тебя, души в тебе не чаял, в зятья прочил, а теперь отвратилась от тебя душа моя… Сейчас дать тебе расчет
— Можно войти? — спросил, отворяя дверь, Колышкин.
— Войди, Сергей Андреич… Отчего не войти? — молвил Патап Максимыч.
— Может, у тебя дела какие? — сказал Колышкин.
— Какие теперь дела! — со вздохом молвил Патап Максимыч. — На ум ничего нейдет… Это мой приказчик — посылал его кой-куда, сегодня воротился. Да и слушать не могу его теперь — после.
— А по-моему, теперь-то тебе про дела и поговорить, — заметил Сергей Андреич. — Это бы маленько развеяло печаль твою и на сердце полегчало бы.
— Эх, друг ты мой, Сергей Андреич!.. Моего горя ничем не размыкаешь,сказал Патап Максимыч.
— Разве говорю я, что разговорами размыкаешь его? Твое горе только годы размыкать могут, — молвил Колышкин. — А надо тебе мыслями перескочить на что на другое… Коли про дела говорить не можешь, расспроси парня, каково съездил, кого видел, что говорил…
— Пожалуй…— неохотно промолвил Патап Максимыч. — Ах да, ведь ты, Сергей Андреич, про это дело знаешь…
— Про какое? — спросил Колышкин.
— А помнишь, я у тебя постом-то был, про золото сказывал?
— Про мышиное-то?.. Помню… Что ж ты молодца-то за ним, что ли, посылал?.. — улыбнувшись, спросил Колышкин.
— Нет, — ответил Патап Максимыч, — тут другое… Сказал ты мне тогда, что Зубкова Максима Алексеича за фальшивы бумажки в острог посадили и что бумажки те Красноярского скита послушник ему продал.
— Помню, — молвил Колышкин. — Теперь по этому делу пропасть народу навезли — целу фабрику, говорят, нашли.
— Ну, так видишь ли… Игумен-от красноярский, отец Михаил, мне приятель, — сказал Патап Максимыч. — Человек добрый, хороший, да стар стал — добротой да простотой его мошенники, надо полагать, пользуются. Он, сердечный, ничего не знает — молится себе да хозяйствует, а тут под носом у него они воровские дела затевают… Вот и написал я к нему, чтобы он лихих людей оберегался, особенно того проходимца, помнишь, что в Сибири-то на золотых приисках живал?.. Стуколов…
— А сколь давно ты знаешь этого игумна? — спросил Колышкин.
— Да вот тогда, как к тебе ехать, великим постом, впервой его видел,молвил Патап Максимыч.
— Скоренько же ты приятелей-то наживаешь, — сказал Колышкин. — А пословица, кажись, говорит, что человека узнать — куль соли с ним съесть.
— Такого старца видно с первого
— То-то, смотри, не облапошил бы он тебя, — сказал Колышкин. — Про этот Красноярский скит нехорошая намолвка пошла — бросить бы тебе этого игумна… Ну его совсем!.. Бывает, что одни уста и теплом и холодом дышат, таков, сдается мне, и твой отец Михаил… По нонешнему времени завсегда надо опаску держать — сам знаешь, что от малого опасенья живет великое спасенье… Кинь ты этого игумна — худа не посоветую.
— Полно, Сергей Андреич!.. Что пустое городить-то? — с недовольством возразил Патап Максимыч. — Не таков человек, чтоб его беречись…
— Бережно-недолжно, друг ты мой любезный, — сказал на то Колышкин.Опасливого коня и зверь не берет, так-то…
Надоели Патапу Максимычу наставления Колышкина… Обратился он к Алексею.
— Что Якимко-то? В скиту еще аль уехал?
— Встречу попался, — ответил Алексей.
— Куда ехал?
— Пешком шел, не ехал, — сказал Алексей.
— Как пешком? — удивился Патап Максимыч.
— Пешком, — молвил Алексей, — в кандалах.
— В кандала-а-а-х? — вскочив с кровати, вскрикнул от изумленья Патап Максимыч.
— С арестантами гнали, — продолжал Алексей.
— Значит, допрыгался!.. — сказал Патап Максимыч. — Всякие царства произошел, всякие моря переплывал, а доплыл-таки, куда ему следует… Отец-от Михаил знает ли, что Стуколов попался?.
— Как не знать! — молвил Алексей. — Сам на одном железном пруте с ним идет… И его в острог… До скита я не доехал, пустой теперь стоит — всех до единого забрали оттуда…
— Господи, господи!.. — всплеснув руками, вскрикнул Патап Максимыч.Час от часу не легче!..
— Что?.. Говорил я тебе?.. — молвил Сергей Андреич. — Видишь, каков твой отец Михаил… Вот тебе и душа человек, вот те и богомолец!.. Известно дело — вор завсегда слезлив, плут завсегда богомолен… Письмо-то хозяйское где? — спросил он Алексея.
Вынув из кармана письмо, Алексей подал его Патапу Максимычу.
— Ну, слава богу, — сказал Колышкин, разорвав письмо на мелкие куски.Попалось бы грехом, и тебя бы притянули.
— Ума не приложу… Отец Михаил!.. — удивлялся Патап Максимыч. — Сам ты видел, как гнали его? — обратился он к Алексею.
— Рядом с паломником к пруту прикован, — отвечал Алексей. — Я ведь в лицо-то его не знаю, да мне сказали: Вот этот высокий, ражий, седой — ихний игумен, отец Михаил"; много их тут было, больше пятидесяти человек,молодые и старые. Стуколова сам я признал.
— Как же узнал ты, что в скиту всех забрали? — спросил Патап Максимыч.
— На дороге сказали, — отвечал Алексей. — В Урене узнал… Едучи туда, кое-где по дороге расспрашивал я, как поближе проехать в Красноярский скит, так назад-то теми деревнями ехать поопасился, чтоб не дать подозренья. Окольным путем воротился — восемьдесят верст крюку дал.