В лесной чаще
Шрифт:
Мы оставили вещи у Кэсси и пошли прогуляться по пляжу. Мне нравится побережье в Сэндимаунте. Летом, в редкие солнечные дни с лазурным небом и загорелыми девушками в бикини, он выглядит неплохо. Но еще больше я люблю его в самую нудную ирландскую погоду, когда моросит дождь и все растворяется в туманной дымке: серо-белые облака, холмы желтоватого песка в осколках раковин, серо-зеленое море с проблесками серебра. Кэсси была в терракотовых брюках и широкой бурой куртке, нос у нее покраснел от ветра. Какая-то долговязая девица в шортах и бейсболке — видимо,
— О чем ты думаешь? — спросил я.
Я имел в виду расследование, но Кэсси была не в духе — энергия всегда била в ней ключом, а тут пришлось большую часть дня проторчать в чужих квартирах.
— Нет, вы только послушайте! Когда женщина спрашивает парня, о чем он думает, от нее шарахаются, как от прилипчивой зануды, а вот если парень…
— Веди себя прилично! — перебил я, натянув ей на лицо капюшон.
— Помогите! Меня дискриминируют! — завопила она. — Вызовите комитет по равноправию полов!
Девушка с коляской бросила на нас хмурый взгляд.
— Ты перевозбудилась, — заявил я Кэсси. — Успокойся, или оставлю дома без мороженого.
Она откинула капюшон и, пробежавшись по песку, сделала серию сальто и кульбитов. Мое первое впечатление о Кэсси оказалось абсолютно точным: она восемь лет занималась гимнастикой и до сих пор находилась в хорошей форме. Спорт она бросила, потому что не любила соревнования: ей нравились сами движения, их стиль, упругость и красота. Память о них хранило се тело. Когда я догнал Кэсси, она сидела запыхавшись и отряхивала руки от песка.
— Ну как, теперь лучше? — улыбнулся я.
— Намного. Так о чем ты?
— О деле. О работе. Об убийстве.
— А, понятно.
Кэсси сразу стала серьезной. Она одернула куртку, и мы двинулись дальше, кроша подошвами кусочки раковин.
— Интересно, — пробормотала Кэсси, — какими были Питер Сэвидж и Джеми Роуэн?
Она смотрела на чистенький маленький паром, похожий на игрушку, который медленно полз по горизонту. Я не мог ничего прочитать на ее лице, усеянном каплями дождя.
— А что? — спросил я.
— Не знаю. Просто любопытно.
Я задумался над ее вопросом. Мои воспоминания о друзьях со временем поизносились и выцвели, как нарисованные на стене картинки: Джеми ловко и уверенно забирается на дерево, а Питер смеется внутри пронизанной солнцем зеленой кроны. В результате какой-то странной трансформации они превратились в детей из страшной сказки, в миф о потерянной цивилизации. Я и сам уже с трудом верил, что когда-то был их другом и видел в реальной жизни.
— Что ты имеешь в виду, — произнес я, — личность, внешность или что-либо другое?
Кэсси пожала плечами:
— Все, что хочешь.
— Они были примерно моего роста. То, что называют средним. Оба хрупкого телосложения. Джеми — блондинка с короткой стрижкой и вздернутым носом. Питер — зеленоглазый, со светло-каштановыми волосами, не очень хорошо подстриженными, потому что его стригла мать. Он был очень симпатичным.
— А как насчет характера?
Кэсси взглянула на меня, ветер прилепил к ее щеке глянцевую прядь волос. Иногда во время прогулки
В первый год учебы в интернате я размышлял о них постоянно. Меня грызла тоска по дому — конечно, на моем месте любой ребенок чувствовал бы то же самое, но мое отчаяние переходило все пределы. Какая-то непрерывная агония, изнуряющая и неотступная, как зубная боль. После каждых каникул меня с воем и криками вытаскивали из машины и держали в школе, пока родители не уезжали домой. В принципе подобное поведение легко могло превратить меня в мишень для издевательств и насмешек, но меня просто оставили в покое, наверное, сообразив, что хуже, чем сейчас, уже не будет. Нет, моя школа не являлась «адом на земле» — теперь мне кажется, что это было довольно неплохое заведение, маленький интернат в сельской местности с традиционным диктатом старшеклассников и хорошо разработанной системой поощрений, — но тогда меня нестерпимо тянуло домой.
Разумеется, как и многие дети на моем месте, я искал выход в воображении. Сидя во время уроков на шатком стуле, я представлял, что рядом со мной вертится Джеми, и в подробностях воссоздавал ее фигуру, от формы коленных чашек до наклона головы. По ночам я не спал, слушая бормотание и сопение учеников, и каждой клеточкой тела верил в то, что вот сейчас, когда я открою глаза, на соседней кровати окажется Питер. Запечатывал послания в бутылки из-под минералки и бросал их в протекавшую за школой речку: «Питеру и Джеми. Пожалуйста, вернитесь. Люблю, Адам». Я понимал, что меня послали в интернат лишь потому, что они исчезли, и думал, что если как-нибудь вечером они вдруг выбегут из леса, нечесаные и исхлестанные ветками, и потребуют свой чай, то меня сразу вернут домой.
— Джеми была сорванцом, — проговорил я. — Сильно дичилась незнакомых, особенно взрослых, но не боялась ничего на свете. Вы бы друг другу понравились.
Кэсси улыбнулась краешком губ.
— В восемьдесят четвертом мне было десять, ты не забыл? Вы бы не стали общаться со мной.
Я привык думать, что восемьдесят четвертый — какой-то замкнутый, изолированный мир, и мысль, что Кэсси тоже там была, причем не так далеко от нас, повергла меня в шок. Когда исчезли Питер и Джеми, она тоже играла с друзьями, каталась на велосипеде или пила чай, понятия не имея ни об этих событиях, ни о тех сложных путях, которые в конце концов приведут ее ко мне и к Нокнари.
— Почему, мы бы с тобой поговорили, — возразил я. — Мы бы сказали: «Эй, малявка, гони деньги на завтрак!»
— Я догадывалась о твоих замашках. Но вернемся к Джеми.
— Мать у нее была кем-то вроде хиппи. Носила длинные волосы и цветастые юбки, давала Джеми йогурт с проростками пшеницы.
— Ух ты, — покачала головой Кэсси. — Я и не знала, что в восьмидесятые ели проростки пшеницы.
— По-моему, Джеми была незаконнорожденной. Отца ее я никогда не видел. Кто-то из детей пытался ее подкалывать на сей счет, но потом она одного поколотила и все примолкли. Однажды я спросил у мамы, где отец Джеми, и она заявила, что не надо лезть не в свои дела. Джеми я тоже об этом спросил. Она пожала плечами и ответила: «Кому какое дело?»