В логове льва
Шрифт:
– Так он сочувствовал южанам! Подумать только: проделать такой путь из Америки, пересечь океан – только чтобы попытаться убить меня… Просто не укладывается в голове, что душа человека может быть преисполнена такой ненавистью.
– Южане весьма и весьма уязвлены в своих чувствах, как вам известно, господин президент. Как это ни прискорбно, многие никогда не простят вам то, что вы не дали им отделиться. – Подняв глаза, Шерман увидел импровизированные носилки, сделанные из снятой с петель двери, на которые бережно укладывали Гранта, привязав его забинтованную руку поперек груди. Тут же выступив вперед, Шерман взял командование на себя и распорядился отнести раненого Гранта в их
Как только прислуга вышла и закрывшиеся двери заглушили гул толпы, в комнате воцарилось молчание. Грант помахал Шерману здоровой рукой с кровати, куда его осторожно уложили.
– Великолепный выпад! Впрочем, ты всегда слыл в Пойнте [4] отличным фехтовальщиком. У тебя что, парадная сабля всегда так хорошо наточена?
– Оружие – всегда оружие.
– Вот уж воистину! Мне следует запомнить твой совет. Камп, позволь заметить, я в последнее время не пил, как тебе известно. Однако я никогда не пускаюсь в путь неподготовленным, так что, если ты не против, на сей раз я хотел бы сделать исключение. Надеюсь, ты согласишься, что ситуация сложилась необычная.
4
Имеется в виду Военная академия в Вест-Пойнте.
– Ничего более необычного и представить себе не могу.
– Отлично. Тогда не будешь ли любезен пошарить в гардеробе в моей комнате, где найдешь кувшинчик наилучшего кукурузного…
– Считай, что сделано.
Но едва Шерман встал, раздался торопливый стук в дверь. Впустив врача – убеленного сединами майора, накопившего многолетний опыт полевой хирургии, – он отправился за виски. За время его отсутствия врач с искусством, приобретенным во время операций под аккомпанемент вражеского огня, отыскал и извлек пистолетную пулю – вместе с клочьями ткани кителя и рубашки, вогнанными пулей в рану. Он только-только успел забинтовать рану сызнова, когда Шерман вернулся с кувшинчиком и двумя стопками.
– Кость задета, но не сломана, – доложил военврач. – Рана чистая, зашивать не потребовалось, свернувшаяся кровь закроет ее сама. Осложнений не будет.
Как только доктор вышел, Шерман наполнил оба стаканчика из кувшина.
Осушив стопку, Грант перевел дух, и его землистые щеки начали быстро наливаться румянцем.
Едва он успел подкрепиться второй стопкой, в комнату вошли президент с послом Пирсом; взбудораженный Пирс прямо-таки весь взмок, но Линкольн, как обычно, сохранял спокойствие.
– Надеюсь, вы чувствуете себя так же хорошо, как выглядите, генерал Грант. Я весьма за вас опасался, – произнес он.
– Я отнюдь не в восторге, господин президент, но у меня бывали раны куда похуже этой. Да и доктор говорит, что все быстро заживет. Сожалею, что испортил прием.
– Зато спасли мою жизнь, – голос Линкольна чуть подрагивал от волнения, – за что я буду благодарен вам во веки веков.
– Любой солдат на моем месте поступил бы точно так же, сэр. Таков наш долг.
Внезапно ощутив безмерную усталость, Линкольн тяжело сел на скамеечку у кровати.
– Вы передали эту весточку? – обернулся он к Пирсу.
– Да, сэр. На вашем официальном бланке. С объяснением королю Леопольду о том, что тут стряслось. Курьер забрал ее. Но я вот тут думал, господин президент: не пошлете ли вы еще одно письмо с извещением, что не сможете сегодня присутствовать на приеме в Пале-дю-Руа?
– Вздор! Может, генерал Грант и нездоров, но и он, и
– Раз уж мы идем на прием, могу я вас просить об одолжении, сэр? – поинтересовался Шерман. – Поскольку генерал Грант присутствовать не сможет, я бы хотел просить соизволения, чтобы вместо него пошел генерал Мигер. В Ирландию ему надо возвращаться только завтра.
– Великолепная мысль! Уверен, во дворец террористам не проскользнуть, но с нынешнего утра, признаюсь, буду чувствовать себя куда спокойнее, если рядом будете вы, офицеры в синих мундирах.
После ухода остальных Шерман остался с Грантом, на пару с ним попивая кукурузное. Грант, предававшийся беспробудному пьянству не один год и покончивший с этой пагубной привычкой, как только вернулся к армейской службе, успел отвыкнуть от крепких напитков. Вскоре он уснул. Шерман вышел, и капитан пехоты, стоявший в коридоре у двери на часах, вытянулся во фрунт в знак приветствия.
– Насчет генерала Гранта, сэр… Разрешите осведомиться, как он там?
– Хорошо, очень даже хорошо. Простое проникающее ранение, пулю уже извлекли. Разве не было официального сообщения?
– Конечно, было, генерал. Мистер Фокс зачитал его нам, и я отправил одного из своих подчиненных доставить один экземпляр во дворец. Но оно было совсем кратким, там говорится только, что предпринято покушение на жизнь президента и что генерал Грант при этом ранен. Покушавшийся убит до того, как успел выстрелить снова. Вот и все.
– Полагаю, этого и довольно.
Собравшись с духом, капитан огляделся и лишь после этого продолжал вполголоса:
– Ходят слухи, что вы разделались с ним, генерал. Один удар в сердце…
Шерману следовало бы рассердиться, но вместо этого он улыбнулся.
– На сей раз слухи не врут, капитан.
– Отличная работа, сэр, отличная работа!
Шерман лишь отмахнулся от чистосердечной похвалы офицера, развернулся и отправился в свою комнату. После боя у него всегда пересыхало в горле, и генерал пил воду стакан за стаканом, наполняя его из графина, стоявшего на прикроватном столике. Все висело буквально на волоске. До самой смерти будет стоять у него перед глазами видение, как Бут проталкивается вперед, как поднимает револьвер… Впрочем, все уже позади. Угроза ликвидирована, все потери ограничились серьезно раненной рукой Гранта. Могло быть и не в пример хуже.
В тот вечер за американской делегацией прислали карету, а не открытый экипаж, и приглашенные забрались внутрь сразу по ее прибытии. И вовсе не случайно на пути через Гран-плас мимо Отель-де-Виль ее окружал кавалерийский отряд. Остановилась карета перед Пале-дю-Руа. Выйдя первыми, оба генерала не отступали от президента ни на шаг, подымаясь по ступеням, покрытым красной ковровой дорожкой; Пирс шел замыкающим. Но едва они преступили порог дворца, как Пирс вырвался вперед американской делегации, вступавшей в аудиенц-залу, и что-то торопливо нашептал мажордому, собиравшемуся провозгласить их приход. Как только прозвучало имя Линкольна, воцарилось молчание; взгляды всех собравшихся в переполненном зале были прикованы к нему. Молчание сменилось всколыхнувшимися аплодисментами, после чего гул разговоров возобновился. К делегации, вступившей в просторный зал, приблизился официант с подносом, уставленным бокалами шампанского. Чуть ли не каждый из остальных разодетых в пух и прах гостей держал в руке бокал, и американцы последовали их примеру.