В лучах мерцающей луны
Шрифт:
— Послушай, дорогая, ты не больна?
— Нет, не больна. Но ты можешь сказать, что я приболела, вечером в посольстве.
Он выпустил ее руку и отступил назад, холодно ответил: «Очень хорошо», и она поняла по его тону, что в этот момент он почти ненавидит ее. Она развернулась и торопливо зашагала по пустынной улице, прочь от него, зная, что он неподвижно стоит, глядя ей вслед, уязвленный, униженный, ничего не понимающий. В этом не было ни ее вины, ни его…
XXIII
Она летела к улице, освещенной фонарями, и ветер свободы холодил ей лицо.
Освободившаяся от гнетущего груза притворства последних месяцев, она снова была собой, Никовой Сюзи и больше ничьей. Она летела,
Она задержалась у витрины модистки и сказала себе: «Почему бы не зарабатывать себе на жизнь, мастеря шляпки?» Стайка девушек работниц высыпала из дверей мастерской и разбежалась кто на трамвай, кто на омнибус; и она с неожиданно пробудившимся интересом глядела на их утомленные и говорящие о независимости лица. «Почему бы и мне не зарабатывать на жизнь, как они?» — подумала она. Чуть дальше ей повстречалась мягко семенящая сестра милосердия: спокойный бесцветный взгляд монахини, руки, спрятанные в просторные рукава. Сюзи смотрела на нее и думала: «Почему бы не стать монахиней, перестану тревожиться о деньгах и буду спешить в белом чепце на помощь беднякам?»
Все те незнакомцы и незнакомки, которым она улыбалась мимоходом, на которых оглядывалась с завистью, были свободны от потребностей, рабой которых была она, и они не поняли бы, о чем она толкует, если бы она рассказала им, как много ей нужно денег на платья, на сигареты, на бридж, и экипажи, и чаевые, и прочие дополнительные расходы и что как раз сейчас она должна была бы бежать назад, на обед в британском посольстве, где ее неизменное право на подобные излишества было бы торжественно признано и подтверждено.
Искусственность и нереальность ее жизни обволокла, как удушливый газ. Она остановилась на углу улицы, задыхаясь, словно бежала наперегонки. Затем медленно и бесцельно пошла мимо небольших частных домиков, утопавших во влажных садах, по улице, которая вела к авеню де Буа. Присела на скамью. Невдалеке величественно вздымалась массивная Триумфальная арка, а за ней река автомобильных огней устремлялась к Парижу, и неумолчный пульс города нарушил покой в ее груди. Но это продолжалось недолго. Сюзи глядела на все это как с другой стороны могилы, потом встала и пошла по Елисейским Полям, полупустым в этот час затишья между сумерками и ужином, с таким ощущением, будто мерцающая авеню и на самом деле превратилась в элизиум, обитель теней, от которой и получила свое название, и Сюзи была призраком среди других призраков.
На полпути к дому она обессилела от одиночества и опустилась на скамейку под деревьями возле Рон-Пуэн. Сходящиеся улицы постепенно оживились, вереницы авто и экипажей катили по ним рядом или обгоняя друг друга в сумбурной гонке искателей удовольствий. Она ловила блеск драгоценностей, крахмальных манишек и бездумно скучающих глаз в этой смутной лавине мехов и бархата. Она будто слышала, что говорят сидящие в авто и экипажах пары, живо представляла гостиные, рестораны, дансинги, куда они мчатся, захватывающую рутину, которая несла их, как Время, этот вечный пылесос, всасывая вместе с пылью от их колес. И снова чувство одиночества исчезло, сменившись облегчением…
На углу пляс-де-ля-Конкорд она остановилась, узнав человека во фраке, который ловил такси. Их глаза встретились, и Нельсон Вандерлин, а это был он, шагнул к ней. Он был последним человеком, которого она ожидала встретить, и невольно подалась назад. Что он знает, догадывается ли о ее пособничестве любовным похождениям жены? Несомненно, Элли все выболтала к этому времени; вероятно, теперь, завоевав Бокхаймера, она поделилась с Нельсоном своими любовными историями точно так же, как со всеми на свете.
— Так-так-так… поймал беглянку! Рад видеть тебя, Сюзи, дорогая!
Он сердечно пожал ей руку и с церемонной учтивостью склонил округлое розовое лицо. Неужели
— Не думал, что ты в Париже… сам только что приехал, — продолжал Вандерлин, который был заметно рад встрече. — Слушай, не предполагал, что ты случайно свободна этим вечером, так не составишь ли компанию старому холостяку, а? Нет? Да? Отлично, в кои-то веки повезло! Так куда отправимся? Наверно, в одно из тех местечек, где танцуют? Да, я сам когда-то «кружился, чуть земли касаясь стопами, легкими, как сон». [27] Отдал дань времени! Такси! Садись… отвезу тебя сперва домой и подожду, пока будешь прихорашиваться. Времени у нас достаточно.
27
Перефразированные персонажем романа Д. Голсуорси «Темный цветок» Стормером строки из поэмы Джона Мильтона «L’allegro». Перев. И. Бернштейн.
Когда он повел ее к экипажу, она заметила, что он хромает, как подагрик, и с трудом забрался вслед за ней на сиденье.
— А нельзя ли мне пойти как есть, Нельсон, мне не хочется танцевать. Давай просто пообедаем в каком-нибудь из славных дымных ресторанчиков рядом с пляс-де-ля-Бурс.
Он принял ее предложение как будто с удивлением, но и с облегчением, и они покатили вперед. В «Баге» уселись за столик в углу, отделенный перегородкой от остальных обедающих, и, пока Вандерлин, надев очки, изучал меню, Сюзи украдкой разглядывала его. Он был одет даже с б'oльшим, чем обычно, изяществом, на руке, как она заметила, ультраплоские часы, а пуговицы на жилете умеренно дорогие, что тоже указывало на несвойственное ему прежде стремление к элегантности. Лицо также претерпело метаморфозу: знакомое вымученно-оптимистическое выражение изменилось, так сказать, в тон одежде, словно с помощью некой моральной косметики он стал выглядеть розовее, более сияющим и оживленным, хотя не намного моложе. Тонкая вуаль хорошего настроения лишь прикрывала его лицо, как блестящие нити искусно зачесанных волос — лысину.
— Официант! Carte de vins! [28] Какое шампанское предпочитаешь, Сюзи? — Он придирчиво выбрал лучшее из предлагавшегося ресторанным погребом, немного поворчал над буржуазным характером блюд. — Безусловно, еда сытная, но грубоватая, не находишь? Ну, я не возражаю… совсем не то, что кухня «Люкса». Новые ощущения… я целиком за новые ощущения, а ты, дорогая? — Он снова наполнил бокалы, закинул руку за спинку стула и улыбнулся ей со смущенной благожелательностью.
28
Карту вин! (фр.)
Его доверие росло пропорционально выпитому шампанскому.
— Полагаю, ты знаешь, по какому делу я здесь… по делу о разводе. Мы хотели устроить все тихо, без шума, и, конечно, Париж для этого самое лучшее место. Сам живи и другим жить не мешай; никаких вопросов не задают. Никаких тебе грязных газетенок. Великая страна. Никакого лицемерия… здесь понимают жизнь!
Сюзи смотрела и слушала. Она помнила, как люди думали, что Нельсон устроит скандал, когда все узнает. Он всегда был помешан на грубых анекдотах о неверных женах, и сама формулировка его вечных восклицаний — «Ага, застукал?» — словно намекала на постоянную озабоченность темой измены. Но сейчас было очевидно, что он, как говорится, проглотил горькую пилюлю, как все другие. Он и на миг не возвысился над собой обычным, взорвавшись негодованием, но остался, как был, мелким человеком среди мелких людей, и его рвение с улыбчивым оптимизмом заново отстроить свою жизнь напоминало Сюзи терпеливое усердие муравья, восстанавливающего разрушенный муравейник.