В лучах мерцающей луны
Шрифт:
После того как она отправила его, ею овладело чувство пустоты. Она успешно избавилась от напрасных колебаний, сомнений, угрызений: здоровый организм легко все это отторгнул. Но в результате осталась странная пустота, в которой мысли носились с грохотом, как, наверное, в первые мгновения после смерти — пока не привыкнешь к ней. Привыкнуть быть мертвой — это, казалось ей, нужно было делать срочно. Это было так ново для нее — и жизненно необходимо! Как те, другие, учились не жить? Нельсон — ну, тот все еще мучится и, верно, никогда не поймет или не сможет передать усвоенный урок, когда справится с горем. Но Грейс Фалмер — неожиданно она вспомнила, что Грейс в Париже, и отправилась на ее поиски.
XXIV
Ник Лэнсинг далеко углубился в Кампанью. Он редко имел возможность
Ему хотелось побыть одному и подумать; но теперь, когда он вырвался на волю, это оказалось таким же бесполезным, как все, за что он ни брался с тех пор, как покинул Венецию. Думать — но о чем? Будущее казалось ничтожным после того, как два месяца назад он получил коротенькое письмо от Сюзи, в котором та просила о разводе.
29
Порта-Салария (ит. Porta Salaria) — Соляные ворота. Некогда ворота стены Аврелиана в Риме.
30
Понте Номентано — древний мост в окрестностях Рима.
Письмо стало для него шоком — хотя ему казалось, что он давно готов к этому, — и в то же время, в другом смысле, облегчением, поскольку теперь, когда наконец обстоятельства заставили написать ей, они же подсказали ему и слова. И он написал коротко и просто, как только возможно, что не намерен чинить препятствий ее освобождению, что предоставляет себя в полное распоряжение ее адвоката, пусть тот пишет, а он ответит — и никогда не забудет времени, прожитого ими вместе, и будет вечно благодарен ей.
Вот и все. Он сообщил адрес своего римского банка и стал ждать ответного письма, но писем больше не было. Возможно, на выполнение «формальностей», какие бы они ни были, требовалось больше времени, чем он предполагал, и, не торопясь вновь обрести свободу, он не пытался узнать причину задержки. Однако с этого момента он считал себя фактически свободным и потому потерял всяческий интерес к своему будущему. Жизнь казалась ему тусклой, как в первые дни после лихорадки.
Он был уверен только в одном — что не останется на службе у Хиксов: он не собирался сопровождать их, когда те из Рима отправятся в Центральную Азию. Быть преемником мистера Баттлса день ото дня становилось ему все более тягостно по тем же причинам, по каким, наверное, мистеру Баттлсу была приятна его роль. Быть при Хиксах платным оракулом, собственностью, которую демонстрируют и балуют, было куда неприятней любых других отношений с этими добрыми людьми, которые он мог себе представить. И с тех пор как все их устремления были откровенно направлены на то, чтобы приобщиться к свету, он нашел свои обязанности если и более легкими, то все же менее приятными, нежели в первые месяцы службы у них. Он предпочитал в сотый раз терпеливо объяснять миссис Хикс, что Сассаниды и сарацины — вещи разные, выявлять генеалогию ее титулованных гостей и напоминать, когда она рассаживала их на своих званых обедах, что герцоги по положению выше князей. Нет — работа решительно невыносима; он должен поискать иной способ зарабатывать на жизнь. Но он не слишком забивал себе голову мыслями о поисках работы. Он знал, что голодать ему не придется; даже вновь начал верить в свою книгу. Ему хотелось думать о другом, о Сюзи, — верней, его мысли неизменно возвращались к ней, о чем бы он ни думал.
Снова и снова он воображал, что заключил перемирие с прошлым — на условиях признания поражения от блестящего врага по имени счастье. И, по правде говоря, с определенностью понял, что не может быть возврата к той жизни, которую они с Сюзи начали. Трагедия их недолгого брака была в том, что любовь
Если бы до него не дошли столь упорные слухи о том, что она выходит замуж за лорда Олтрингема, он, возможно, попытался бы увидеться с ней снова, но, сознавая рискованность и безнадежность встречи, он, в общем, был рад поводу этой встречи избежать. Таким, он честно полагал, был его душевный настрой, пока он не обнаруживал, как в этот раз, что ничто не мешает ему довести свою мысль до логического конца. Но в конце неизменно оказывалась Сюзи; не сочетание достоинств и недостатков, распутать которое старался его критический дух, а мягкая расплывчатость индивидуальности, личности, глаз, волос, губ, смеха, особенностей речи и жестов, которые были столь единственны и неповторимы и в то же время столь таинственно не зависели от того, что она делала, говорила, думала в критических обстоятельствах. Он помнил, как однажды она сказала ему: «В конце концов, ты был прав, когда хотел, чтобы я была твоей любовницей», и помнил свой возмущенный взгляд, которым ответил ей. Но в эти часы воображаемая Сюзи прижималась к нему еще теснее, пока его видение не возвращалось неизменно в исходную точку, и, чувствуя ее на своей груди, он не желал ее и в душе.
Что же… подобная всеохватная любовь — редчайшая вещь среди людей; он улыбнулся своей высокомерной мысли, что другой любви и не желает. Потом устало повернул обратно и побрел домой в зимних сумерках…
У дверей отеля он столкнулся с адъютантом князя Тевтобургского. Они не виделись несколько дней, и у Ника было смутное чувство, что, если матримониальные планы князя вполне определились, ему, Нику, вряд ли уже быть их выбранным проводником. Иногда его удивляла определенная недоверчивая холодность, проскальзывавшая в приветливом взгляде княгини-матери, и он заключил, что та, возможно, подозревает в нем соперника планам сына. У него в мыслях не было играть подобную роль, но он не жалел, что производил такое впечатление, поскольку искренне привязался к Корал Хикс и желал ей более человечной судьбы, нежели стать супругой князя Анастасия.
Однако в этот вечер его поразило, с каким оживлением, весь сияя, поздоровался с ним адъютант. Какая бы туча ни омрачала их отношения, она рассеялась: клан Тевтобургов по той или иной причине перестал его опасаться или подозревать. Перемена выразилась в обычном рукопожатии, в кратком обмене приветствиями, поскольку адъютант спешил за известной вдовой древнеримского мира, которой помог погрузиться в украшенную короной карету, выглядевшую так, словно ее извлекли ради некоего церемониала из музея старинных экипажей. И Лэнсинга осенило, что сия дама и есть персона, выбранная, дабы донести до мисс Хикс предложение княжеской руки и сердца.
Открытие раздосадовало его, и, вместо того чтобы идти прямо к себе, он поднялся в гостиную миссис Хикс.
В гостиной было пусто, но повсюду виднелись следы помпезной чайной церемонии, а на главном столе лежал громадный букет окоченевших роз. Он уже хотел удалиться, как внезапно вошла раскрасневшаяся и заплаканная Эльдорада Тукер.
— О, мистер Лэнсинг… мы везде вас искали.
— Искали меня?
— Да, особенно Корал… она хотела вас видеть. Она хочет, чтобы вы прошли к ней в салон.
Она через холл и коридор провела его в отдельные апартаменты, которые занимала мисс Хикс. На пороге Эльдорада взволнованно выдохнула: «Увидите, как она очаровательно выглядит…» — и, снова всхлипнув, кинулась прочь.
Корал Хикс никогда не была очаровательной, но, безусловно, выглядела сейчас необыкновенно привлекательной. Возможно, дело было в длинном черном бархатном платье, которое, выделяясь на фоне затененной абажуром лампы, делало ее крепкую фигуру стройнее, а возможно, в легком румянце на смуглых щеках — знаке цветущей женственности, которую она не пыталась маскировать. Больше того, одной из черт, придававших ей самобытность, было то, что она всегда серьезно и смело демонстрировала крайности любого настроения, в каком бы ни находилась.