В лучших семействах (Убийство миссис Рэкхем)

Стаут Рекс

Когда они наконец порешили, что на сегодня хватит, и мы с Паркером стояли на тротуаре перед зданием суда, он спросил:

– Могу ли я узнать, где находится Вульф?

– Сомневаюсь. Он приказал не разыскивать его.

– Понятно.

Его тон разозлил меня.

– Все, что я там говорил, – заявил я, – сущая правда. И я не имею ни малейшего представления о том, где он скрывается и что там делает.

Паркер только пожал плечами.

– Я вовсе не жалуюсь. Надеюсь лишь, что он не ввязался в дело, которое ему не по зубам... да и вам тоже.

– Подите

к черту, – посоветовал я и ушел. Вестчестерская шайка, конечно, не виновата, но уж кто-кто, а Паркер достаточно знал меня, чтобы понять, когда я вру, а когда нет. Чертовски досадно, когда ты в кои-то веки говоришь правду, а тебе не верят.

Не меньшую досаду я испытал от приема, оказанного мне в доме Вульфа. Вместо Фрица меня встретила записка, оставленная на моем столе и прижатая уголком конторской книги.

Дорогой Арчи!

Очень жаль, что ты угодил в тюрьму. Надеюсь – ненадолго. Приехал Марко Вукчич, и я уезжаю с ним – буду у него работать за полторы тысячи в неделю. От мистера Вульфа никаких известий. Молю Бога, чтобы он был жив и здоров, и считаю, что ты должен отыскать его, несмотря на все запреты. Банку с сардинками я выбросил и перестал заказывать молоко.

Всего доброго и с наилучшими пожеланиями. Фриц. 1 час 35 мин. пополудни

Я с удовлетворением отметил, что он, как было у нас заведено, не забыл поставить время. Меня тронуло также то, что записку ко мне он закончил теми же словами, что и Вульф. Тем не менее, после проведенной в каталажке ночи такой прием обескураживал. Не говоря уж о том, что целых пять часов никто не отвечал на телефонные звонки – подобного за все годы, что я здесь работал и жил, не случалось ни разу. Если только Теодор...

Я метнулся к ступенькам, вихрем взлетел на три пролета и ворвался в оранжерею. Сделав один шаг в теплицу, я остановился и огляделся по сторонам. Увиденное потрясло меня даже больше, чем год назад, когда нашу оранжерею обстреляли из крупнокалиберных пулеметов. Тогда после них оставались хотя бы разгром и беспорядок: теперь же моему взору открывались безжизненно голые скамейки и опустевшие стеллажи. Добрую минуту я простоял, словно громом пораженный. Потом прошел дальше: через центральную комнату, холодильную камеру, питомник, поливочную и комнату Теодора – везде было пусто и голо, хоть шаром покати. Хьюитт должен был прислать целую армию, чтобы вывезти все за один день, подумал я, направляясь вниз.

На кухне меня ждала еще одна записка от Фрица, подлиннее предыдущей, в которой перечислялись все телефонные звонки и всякие разности. Пошарив в холодильнике, я остановил выбор на баночке с домашним паштетом, вермонтском сыре и молоке. Когда я уселся за стол и приступил к трапезе, одновременно просматривая вечернюю газету, мои уши продолжали прислушиваться – не к чему-нибудь особенному, просто так, по привычке. В нашем доме никогда не было шумно, но подобной тишины я даже припомнить не мог. Кажется, и машины перестали проезжать мимо, а те, что проезжали, должно быть, сбрасывали скорость.

Закончив ужинать и убрав со стола, я обошел столовую,

кабинет, прихожую, спустился в подвал, заглянул в комнату Фрица, потом поднялся в покои Вульфа и, наконец, еще на один этаж – в свою комнату. Раздеваясь, чтобы принять ванну и смыть с себя тюремный запах, я подумал, что самое нелепое в моем дурацком положении не то, что именно я чувствовал, а то, что я даже не знал, что именно я должен чувствовать. Одно дело, если мне и впрямь не суждено вновь увидеть Вульфа – тогда все однозначно печально; но, предположим, что у меня из-за этого застрял комок в горле и я сижу и распускаю нюни, а тут открывается дверь и кто-то входит: показывать ли мне вид, что я скуксился? А вдруг войдет сам Вульф? Вот ведь где закавыка. Хорош я буду, если раскисну, а он откуда-то возникнет и начнет читать мораль.

После того как я принял ванну, побрился, облачился в свежую пижаму и ответил на пару звонков назойливых репортеров, а потом прошаркал в кабинет и немного поковырялся там, кое-кто и вправду вошел. Услышав, что парадную дверь открывают, я рванулся в прихожую, как будто рассчитывал на новую партию колбасы, и узнал Фрица. Тот запер за собой дверь, повернулся и, увидев меня, радостно осклабился.

– А! Арчи! Ты сбежал?

– Меня выпустили под залог. – Он выразил желание пожать мне руку, и я его ублажил. – Спасибо за записку. Как твоя новая работа?

– Ужасно. Но я держусь. Как мистер Вульф?

– Мне ничего не известно о мистере Вульфе. Я слопал полбанки паштета.

– Мистер Вукчич собирается продать наш дом. – Фриц уже не улыбался.

– Он собирается выставить его на продажу, а это не одно и то же.

– Возможно. – Фриц тяжело вздохнул. – Устал я. Мистер Вукчич сказал, что не будет возражать, если мне захочется ночевать здесь, но я должен спросить у тебя. Мне бы очень хотелось... Я так привык к своей комнате...

– Бога ради. Я тоже привык к своей. И собираюсь в ней жить, пока меня не выгонят.

– Отлично. – Он шагнул в сторону кухни, потом остановился и повернулся ко мне. – Ты попробуешь найти его?

– Нет! – Выкрикнув это, я почувствовал некоторое облегчение, поэтому заорал снова: – Ни за что!

Потом подошел к лестнице и устремился вверх.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Арчи.

Я уже преодолел один пролет, когда снизу послышался голос Фрица:

– Я приготовлю тебе завтрак! Мне только в десять уходить!

– Прекрасно! Так мы даже не заметим его отсутствия!

На следующий день, во вторник, времени кукситься у меня не было. Звонили без конца: то из газет, то бывшие клиенты, или друзья, или еще кто-нибудь. Позвонил и Кэлвин Лидс, который попросил меня приехать, но я сказал, что пока сыт по горло Вестчестером. Однако он настаивал, и я согласился принять его в два часа в кабинете Вульфа. Воспользовавшись звонком Лона Коэна из «Газетт», я спросил его о моем бывшем сокамернике, Максе Кристи. Лон – приличный парень, но ни один репортер на свете не ответит на самый пустяковый вопрос, не задав вам встречный, а то и два.