В Луганске-Ворошиловграде
Шрифт:
Поверить я готов.
* * *
Майский жук – истребитель печали,
Самолёт желтоглазой весны.
Он сигналит – всё только в начале,
Словно эхо в устах тишины.
Впереди – и посадки, и взлёты,
Может быть, аварийный полёт…
А пока – сквозь дыханье свободы
Жук гудит, а, возможно, поёт.
* * *
Вишнёвыми осколками июля
Прошиты городские будни.
Стоят
Деревья, как большие люди.
Плоды, как ордена – престижны,
А листья – будто бы погоны.
И, словно адъютант, за вишней
Шагает абрикос зелёный.
* * *
Автобус вздыхает сквозь кашель мотора,
Шофёр озабочен: «Оплата вперёд»
А ветер, расправив распахнутый ворот,
Сквозь город последние листья метёт.
Меж ними – обрывки счастливых билетов,
Осколки удачи и чья-то любовь…
Автобус сигналит: мол, песенка спета.
Но лето поёт. И всё ясно без слов.
* * *
Я расстрелян осенним дождём,
Ранен в сердце косым листопадом.
Он в своей правоте убеждён,
Он мне шепчет: «Так надо, так надо»
Я взлетаю за ним в небеса,
Я надеюсь на злую удачу.
А до снега – всего полчаса.
Я готов к нему, слышишь? Я плачу.
* * *
Он был красавцем 30 лет назад,
Влюблялся, мучился, подыскивал работу.
И, хоть глаза по-прежнему горят,
Судьба – уже не песня. Только ноты.
Другие по следам его идут,
Не замечая в песнях совпаденья
То радостных, то горестных минут,
Цепляющих мгновенье за мгновенье.
А он всё ищет свой простой мотив
Сквозь гомон птиц и дребезги трамвая,
В мелодию судьбу не превратив,
Всё чаще падая. Но иногда – взлетая.
* * *
К.М. Иванцову
В Освенциме сегодня тишина.
Не слышно стонов, выстрелов, проклятий
Хотя почти забытая война
Не выпускает из своих объятий
И тех, кто обживает небеса,
И тех, кто на земле ещё покуда.
А память воскрешает голоса,
Которые доносятся ОТТУДА.
Они звучат сегодня и во мне,
Живые строки Нового Завета,
Где жизнь сгорает в бешеном огне.
За что и почему? – И нет ответа.
За что и почему? – Ответа нет.
Вопросы забываются с годами.
И, кажется, чернеет белый свет –
Под бормотанье: «Было, но не с нами…»
Потомки Геббельса – как сорная
Напялившая незабудок маски.
И кругом – от неправды голова
В Нью-Йорке, и в Варшаве, и в Луганске.
Мол, там совсем не мучили, не жгли
В тех лагерях, где жизнь страшнее смерти.
Но стон доносится из-под земли:
Вы слышите: «Не верьте им, не верьте…»
В Освенциме сегодня тишина,
И не седеют волосы убитых.
Приходят и уходят времена
И, проявляясь на могильных плитах,
Бессмертны имена познавших ад,
И в небеса ушедших без ответа.
За что и почему? Они молчат.
И словно божий суд, молчанье это.
* * *
Я работаю без суфлёра –
Говорю, ошибаюсь, плачу.
Тень случайного разговора
Заслоняет порой удачу.
Слово режет, как бритва, ловко.
И, бывает, я тоже трушу.
Я работаю без страховки,
Словно вены, вскрывая душу.
* * *
Среди добрых, злых и равнодушных,
Как в трамвае, нет свободных мест.
Есть табличка «Применять наружно»,
Добровольная, как Красный крест.
Любопытство, горькое как вишня,
Выросшая в тесноте двора,
Ощутит себя вдруг третьим лишним
На границе «завтра» и «вчера».
* * *
Я в долгу за свет и за тепло,
Свет души, тепло её и боль.
Я в ответе за добро и зло,
Как смычок в ответе за бемоль.
Как скрипач в ответе за струну,
И за свой провал или успех.
Как солдат – за прошлую войну…
Я в долгу за свет. Но не за всех.
* * *
Для себя – и склочники не врут,
Хоть и правду, вряд ли, говорят.
Ведь она – всегда напрасный труд,
Если всё равно, кто Брут, кто брат.
Из вранья рождается вражда,
Сплетнями оскаливая рот.
И гудят, как нервы провода.
Хоть привычнее – наоборот.
* * *
Женщине, стоящей у окна,
Не дорога – тень судьбы видна,
Жизни одинокий силуэт,
Проходящей мимо «ДА» и «НЕТ»,
Мимо поцелуев и вранья,
Пересудов стаи воронья,
Мимо прошлого, где детства ясный свет,
И любви, которой нет и нет.
* * *
То ли некогда, то ли не хочется
Постоять, поразмыслить слегка.
Суета – это суть одиночества,
Словно масло – внутри молока.
<