В любви брода нет
Шрифт:
— Ну, это смотря по какой причине он у вас деревенеет, — усмехнулась Верочка.
— Да все по той же… — И вот тут Сан Саныч вдруг решил: или сейчас, или никогда. Если он не скажет ей об этом сию минуту, то опоздает на всю оставшуюся жизнь. И он сказал: — По той простой причине, Вера Ивановна, что я вас, кажется, люблю.
О как!!! Хоть стой, хоть падай, сказал бы ее «любимый» ученик Баловнев. Или как-то по-другому он говорит, но тоже то ли про отпад, то ли про осадок. И что вот ей теперь с этим признанием делать? Захихикать и глазки закатить
Сделать вид не получилось, потому что Назаров повторил:
— Я уже давно люблю вас, Вера. Люблю так сильно, что ночами спать не могу. И думать ни о чем не могу, только о вас. Я понимаю, конечно, что не пара я вам и все такое… — Он снова скосил взгляд на свои грязные ботинки; угораздило же его каждый раз при встрече с ней выглядеть сущим побирушкой: то с рукавом рваным, то в ботинках грязных, то без денег в кармане. Конфуз сплошной, да и только. — Но поделать с собой ничего не могу!
— Но вы же понимаете, что…
В голове у Верочки вдруг все смешалось. И горечь от подлости бывшего мужа. И тоска по сыну, хотя он всего лишь полдня как уехал. И непонятное, юношеское какое-то ликование от признания их неулыбчивого участкового. Все же не так она, оказывается, плоха, раз человек из-за нее спать не может. Значит, она способна еще нравиться, и даже более того.
— Вы же понимаете, что у нас с вами не может быть никаких отношений, — проговорила она, решив закончить фразу. — Этого просто не может быть!
— Почему?
— Но… Это же очевидно! — воскликнула она, растерянно заморгав.
Как он не понимает, она же не имеет права завязывать никаких отношений, одной ногой уже почти сбежав из этого города?! Хотя… Он же об этом не знает и знать не должен.
— Я не вижу никаких препятствий, — настырно повторил Сан Саныч. — Если только, конечно, я вам глубоко противен…
— Нет, что вы!!! — Верочка даже покраснела от того, что он мог заподозрить ее в подобном. — Вы мне совершенно не отвратительны. То есть… Я хотела сказать, что вы достаточно приятный человек, Александр. Только… Согласитесь, что для меня это очень неожиданно. К тому же я не одна.
— У вас кто-то есть?!
Ну что за идиот, в самом деле! Сейчас она пошлет его куда подальше и уйдет. И правильно, между прочим, сделает, потому что это не его собачье дело, есть у нее кто-нибудь или нет. Рассопливился, понимаешь. Думал, она услышит и тут же упадет в его объятия. Такой карамельной бодяги нынче даже в женских романах не пишут…
— У меня есть сын, прежде всего.
Ей очень хотелось добавить, что и муж все еще имеется на нелегальном положении, но при мысли о Геральде ее передернуло.
— Сын? — Назаров просиял. — Данила? Хороший пацан! Славный! Я приглядываю за ним потихоньку. Он молодец. И друзья у него приличные, и интересы… На скейтборде катаются, никого не задевают. В салоне компьютерном просиживают, в стрелялки играют. Нет, что он хороший, Вера Ивановна, то хороший. А вы считаете, он будет против?
— Против чего? —
— Ну, против наших с вами отношений. — У него даже спина вспотела от собственной вседозволенной наглости.
Он стоял, смотрел на нее исподлобья потемневшими от переживания глазами и все ждал. Ну, вот сейчас, сейчас она фыркнет и уйдет. Или запретит ему говорить с ней и к двери ее подходить запретит. И вообще… Что это на него нашло такое сегодня? Не иначе, убийство Эдика Шершнева так подействовало. Назаров и прежде, сталкиваясь со смертью, всегда жалел бездарно упущенные дни. Всегда хотелось растянуть эти крохотные двадцать четыре часа на неимоверно длинные минуты, а их уже разбить на непозволительно затяжные секунды. Чтобы не молотили они с такой периодичной беспощадностью, отнимая у человечества надежду на то, что не все еще окончено. Ох, какое заблуждение! Самое страшное заблуждение, по его мнению, было в этом бессмысленном прожигании отпущенного жизнью времени…
— Саша… О каких отношениях вы говорите?! — воскликнула Верочка, неопределенно покачав головой. — Мы же с вами почти незнакомы. И… все это так неожиданно… Я так не могу!
— А как вы можете? Я на все согласен. — Назаров тяжело вздохнул, поняв, что его робким надеждам не суждено иметь продолжения. — Только я не могу больше молчать, Верочка. Не могу! Вот я вам все сказал, а вы решайте.
— Ну что я могу решить?! — всплеснула она руками: на участкового ей было больно смотреть.
Он стоял против нее с совершенно потерянным видом. В выпачканных грязью ботинках, форменной фуражке, кожаной куртке, с неизменной папочкой под мышкой. Стоял, стиснув побелевшие губы, и глядел на нее такими глазами…
Он стоял и ждал ее решения. Вернее, приговора. Ведь для него ее отказ был сродни приговору на пожизненное заключение его нерастраченных чувств под строгий милицейский надзор. Он, конечно же, справится. Скомкает все внутри себя, и запрет на семь громадных замков, и будет извлекать на свет божий лишь изредка. Страшными одинокими ночами, глядя сухими глазами в темный прямоугольник потолка, он будет снова и снова задавать себе один и тот же вопрос: где он ошибся, что же он сделал не так?..
Господи! Ей стало жаль его! Так жаль, что не окажись они сейчас на улице среди снующих по двору людей, она бы точно поцеловала его. Это называется расчувствовалась?.. Может быть… Но Верочка его пощадила…
— Не будем спешить, Саша, — мягко проговорила она и слегка коснулась его рукава. — Это очень неожиданное признание, и решить что-то вот так, с ходу, я не могу. Я не хочу вас обижать отказом, потому что… Потому что сама не знаю, так ли уж не нужны мне отношения с вами. Я опешила, это факт. Но… вы хороший человек. Я это вижу…
Назаров невесело хмыкнул. Кажется, второй раз за день в нем углядели хорошего человека. Сначала Марина, молодая женщина, ставшая невольным свидетелем в деле об убийстве Шершнева. Теперь вот Верочка.