В любви, как на войне
Шрифт:
– Ну, ладно, она баба, спать хочет. Что с нее Возьмешь? Но ты же мужик. Пусть она идет, а ты оставайся. – Как это так? – возмутилась я. – Я без Олега не уйду.
– Тогда оставайтесь оба.
Они "разводили" нас в таком духе минут тридцать, пока Олег не начал смеяться.
– Мужики, хватит дурковать. Мы вместе пришли и вместе уйдем.
Мы вышли от "росичей" в час ночи. Я шла и думала, как странно устроен человек.
Вот кругом холод, война, вечно мокрые ноги, люди озверевшие и усталые, повидавшие то, чего не следует человеку видеть, развалины домов, зачистки. А я радуюсь. Радуюсь тому, что влюблена. Вот дурочка! Кто бы мне сказал, что я буду так счастлива в Чечне?
На следующее утро мы поехали на зачистку села Алхазурово. Меня посадили на танк сверху. Просто подняли и закинули наверх, как мешок с картошкой. Внутри танка ехать опасно, еще опаснее, чем сверху. Если танк подорвется, сгоришь внутри заживо, как в гробнице.
Я сидела, вцепившись одной рукой в какие-то железяки, и ледяной ветер с такой силой бил мне в лицо, прерывая дыхание, что приходилось свободной рукой прикрывать нос и рот, чтобы дышать"Ветер-ветрило, не дуй в мое рыло". На мне была защитная толстая куртка (Сема одолжил). Мою прекрасную белую куртку, которая давно уже не белого цвета, велено было снять. Я сидела на танке и страдала от того, что на мне огромный бронежилет, и я стала неповоротливой, неуклюжей и медлительной, как медведь. Нагибаться невозможно, а поворачиваюсь я теперь только всем телом.
– Ребята, – скулила я. – Можно я его сниму? Я похожа на пивной бочонок.
– Не смей!
Ох, как я страдала! Я так упрямо боролась за свою красоту в здешних условиях. В моем маленьком элегантном сундучке – косметика всех видов: тоники, кремы, пудра, помада, термальная вода для умывания, душистые очищающие салфетки. И мои губы всегда накрашены, а ногти наманикюрены. И голову я умудряюсь мыть холодной водой, а с утра брызгаю на себя духами "Ангел". И сапоги каждый вечер я очищаю мокрой грязной тряпкой в корытце, что совершенно бессмысленно. Как только я выскакиваю на двор по малой нужде, то тут же проваливаюсь в грязь.
А теперь еще этот чертов-чертов бронежилет!
Когда мы приехали в село Алхазурово, меня сняли с танка. Ко мне приставили молодого красавца по кличке Титаник, в сущности, мальчика с очень нежной, юной кожей и великолепной фигурой.
– Смотри, Титаник, – сказали ему. – За нее отвечаешь головой. Ни на шаг не отходи.
Когда я забегала вперед, меня притормаживал Игорь:
– Даша, я не понял. Ты что, бессмертная или бесстрашная? А ну назад! Не беги впереди паровоза.
Я сняла бронежилет, потому что он придавливал к земле, и сразу почувствовала себя птицей, все было любопытно. Признаться, я любовалась ребятами как женщина.
Я не смогла остаться Равнодушной к мужской силе, которая струилась от "Их, как тепло от нагретой печки. В их внутренней Напряженности не было ничего общего с той взвинценностью, от которой сводит скулы и холодеет низ живота. Им не приходилось брать себя в руки, они просто не знали, что такое колебания, и оценивали опасность с филигранной точностью.
Каждый дом в селе сулил расправу. Если верить донесениям разведки, жители здесь по ночам превращаются в волков и убегают в лес. "Росичи" шли подобравшись, как для прыжка, красивые и страшные одновременно. Женщины села высыпали на улицу, и в глазах их был такой огонь, что мои собственные глаза начало жечь. Нелегко дышится в атмосфере крови, которая окружает любого русского в Чечне.
От помощи местных гантамировцев спецназовцы пренебрежительно отказались: "А-а, тимуровцы! Без вас обойдемся!" Молодых мужчин, диковато-красивых, вороной масти вытаскивали из домов и раздевали прямо на улице,
Один из задержанных попытался удрать. Ergo поймали и раздели, предварительно разбив лицо крепким, рассчитанным ударом. Трусов у него не оказалось так же, как и документов. Его поставили К стенке. Глядя черными, дымящимися злобой глазами на своих обидчиков, он истово молился. У задержанного изъяли записную книжку, где несколько страниц были исписаны номерами стволов оружия-"По всему видать, главным был, – сказал молодой мент. – Отвечал за раздачу оружия". Еще двоих мужчин нашли в подвале местной мечети. Парень лет восемнадцати нервно сжимал и разжимал кулаки, острые глаза его воровски бегали, лоб покрылся испариной, несмотря на холод. Вторым оказался красивый, зрелый мужчина с уверенными, спокойными манерами. Их тоже увели.
– Они свежевыбриты, – объяснил мне Игорь. – А здесь это большая редкость. Они за бритву хватаются только тогда, когда видят входящие войска. И потом – оба прятались в мечети, значит, не местные. Уже подозрительно;
Кстати, нормальных документов нет практически ни у кого. Здесь можно встретить подтертые подписи, разноцветные штампы, короче, все виды фальшивок. Да и где же было брать нормальные паспорта местным жителям, если российская власть на их территории фактически не действовала?
Двух беспаспортных женщин тоже едва не замели, но за них вступился парень, которому больше повезло с документами. Он не стал лебезить и пресмыкаться.
Только холодно глянул на спецназовцев и сказал: "Мы с вами все равно враги. Но женщины тут ни при чем. Отпустите их!" Это честное признание вызвало даже своего рода уважение к противнику, женщин отпустили.
Один из тех, кто попался под горячую руку, был лысый старик, стоявший с видом патриарха в толпе. У него не оказалось документов. Я робко попыталась вступиться за него, но тут же получила суровый отпор:
– Когда нас будет интересовать твое мнение, мы тебя спросим. А сейчас стой в сторонке и помалкивай.
Позже мне объяснили причину такой резкости: – Здесь никому нельзя доверять. Старики легко прячутся за свой возраст. На одной зачистке вот такой же дедушка, сидя в подвале, расстрелял из пулемета двух наших ребят. Мы, конечно, подвал гранатами закидали, но парней-то не вернешь.
В селе нашли двух русских рабов, живущих там уже больше десяти лет. Эти тихие, забитые люди приехали сюда на "шабашку" еще в мирные времена. Хозяева у них отобрали документы и принудили работать. Денег на обратную дорогу у них не было, так и остались бывшие "шабашники" в селе, работая за еду и кров. Теперь уже и возвращаться некуда, родители умерли, семьи распались.
– Хочешь, я дам тебе автомат? – предложил один из спецназовцев рабу. – Пойдем к этим подонкам. Ты их сам расстреляешь и отомстишь, а потом мы тебя отсюда вывезем.
– Куда ж я поеду? – растерялся раб. – У меня больше никого нет. Тут я останусь, и тут я умру.
Село колонна внутренних войск покидала, увозя в качестве добычи с десяток нарушителей паспортного режима. Их доставят в следственный изолятор и там разъяснят. Мальчишки кидали камешки вслед российским БТРам и что-то кричали почеченски. Жители провожали колонну скорбными взглядами, и ничего, кроме ненависти, нельзя было прочесть в черной дичи их глаз. Надо всем нависла зловещая атмосфера утраты уважения к человеческой личности, которую неизбежно приносит с собой война.