В людях
Шрифт:
– Деньги-то все ухнул?
– За Петрухой есть...
– Гляди, оправишься ли? Ехать бы теперь в Томской-то...
– Да что ж, в Томской...
– Али раздумал?
– Кабы чужие звали.
– А что?
– А то - сестра, зять...
– Ну?
– Не больно радошно к своим под начал идти...
– Начал везде одинаков.
– Все-таки...
Они говорили так дружески серьезно, что татарка перестала дразнить их, вошла в комнату, молча сняла со стены платье и исчезла.
– Молодая,- сказал Осип.
Ардальон
– Всё - Ефимушка, смутьян. Ничего, кроме баб, не знает... А татарка веселая, дурит всё...
– Гляди - не вывернешься,- предупредил его Осип и, дожевав воблу, стал прощаться.
Дорогой назад я спросил Осипа:
– Зачем ты ходил к нему?
– А поглядеть. Человек знакомый. Мно-ого я эдаких случаев видел живет-живет человек да вдруг как из острога вырвется,- повторил он уже сказанное раньше.- Водочки надо остерегаться!
Но через минуту сказал:
– А без нее - скушно!
– Без водки?
– Ну да! Выпьешь - словно по другой земле пойдешь...
Ардальон - не вывернулся. Спустя несколько дней он пришел на работу, но вскоре снова исчез, а весною я встретил его среди босяков,- он окалывал лед вокруг барж в затоне. Мы хорошо встретились и пошли в трактир пить чай, а за чаем он хвастался:
– Помнишь, каков я работник был, а? Прямо скажу: в своем деле - химик! Сотни мог заработать...
– Однако - не заработал.
– А - не заработал!
– с гордостью крикнул он.- Наплевать мне на работу!
Он держался размашисто, люди в трактире прислушивались к его задорным словам со вниманием.
– Помнишь, что тихий вер Петруха про работу говорил? Людям - дом каменный, себе - гроб деревянный. Вот те и вся работа!
Я сказал:
– Петруха - больной, он смерти боится.
Но Ардальон закричал:
– Я тоже больной, у меня, может, душа не на месте!
По праздникам я частенько спускался из города в Миллионную улицу, где ютились босяки, и видел, как быстро Ардальон становится своим человеком в "золотой роте". Еще год тому назад - веселый и серьезный, теперь Ардальон стал как-то криклив, приобрел особенную, развалистую походку, смотрел на людей задорно, точно вызывая всех на спор и бой, и всё хвастался:
– Ты гляди, как меня люди принимают,- я тут вроде атамана!
Не жалея заработанных денег, он угощал босяков, становился в драках на сторону слабого и часто взывал:
– Ребята, неправильно! Надо правильно поступать!
Его так и прозвали - Правильный, это очень нравилось ему.
Я усердно присматривался К людям, тесно набитым в старый и грязный каменный мешок улицы. Всё это были люди, отломившиеся от жизни, но казалось, что они создали свою жизнь, независимую от хозяев и веселую. Беззаботные, удалые, они напоминали мне дедушкины рассказы о бурлаках, которые легко превращались в разбойников и отшельников. Когда не было работы, они не брезговали мелким воровством с барж и пароходов, но это не смущало меня,- я видел, что вся жизнь прошита воровством, как старый кафтан серыми нитками, и в то
Но Осип, заметив мою дружбу с Ардальоном, отечески предупредил меня:
– Вот что, душа моя, горький сухостой, ты чего это с Миллионной больно плотно приятельствуешь? Гляди, не получи себе вреда...
Я сказал ему как умел, что мне нравятся эти люди,- живут без работы, весело.
– Яко птицы небесные,- перебил меня он, усмехаясь.- Это они потому так, что - лентяи, пустой народ, работа им - горе!
– Да ведь что же - работа? Говорится: от трудов праведных не нажить домов каменных!
Мне легко было сказать так, я слишком часто слышал эту поговорку и чувствовал ее правду. Но Осип рассердился на меня и закричал:
– Это - кто говорит? Дураки да лентяи, а тебе, кутенок,- не слушать бы этого! Ишь ты! Эти глупости говорятся завистниками, неудачниками, а ты сперва оперись, потом - ввысь! А про дружбу твою я хозяину доложу - не обессудь!
И - доложил. Хозяин при нем же сказал мне:
– Ты, ПешкОв, Миллионную оставь! Там - воры, проститутки, и дорога оттуда - в острог, в больницу. Брось!
Я стал скрывать мои посещения Миллионной, но скоро был вынужден отказаться от них.
Как-то раз я сидел с Ардальоном и товарищем его Робенком на крыше сарая, во дворе одной из ночлежек; Робенок забавно рассказывал нам, как он пробирался пешком из Ростова-на-Дону в Москву. Это был солдат-сапер, георгиевский кавалер, хромой,- в турецкую войну ему разбили колено. Низенький, коренастый, он обладал страшною силой в руках,- силой, бесполезной ему, работать он не мог по своей хромоте. От какой-то болезни у него вылезли волосы на черепе и на лице - голова его действительно напоминала голову новорожденного.
Поблескивая рыжими глазами, он говорил:
– Ну, вот: Серпухов; сидит поп в палисаднике; батюшка, говорю, подайте турецкому герою... Покачивая головою, Ардальон говорит:
– Ну, ври, ври...
– Чего же я вру?
– не обижаясь, спрашивает Робе-нок, а мой приятель поучительно и лениво ворчит:
– Неправильный ты человек! Тебе в сторожа проситься, хромые всегда сторожами живут, а ты шатаешься зря и всё врешь...
– Да ведь я - чтобы посметься, я - для веселости вру...
– Тебе над собой смеяться надо...
На дворе, темном и грязном, хотя погода стояла сухая, солнечная, появилась женщина и крикнула, встряхивая какою-то тряпкой:
– Кто юбку купит? Эй, подруги...
Из щелей дома полезли женщины, тесно окружая продавщицу; я сразу узнал ее - это прачка Наталья! Я соскочил с крыши, но она, отдав юбку за первую цену, уже тихонько уходила со двора.
– Здравствуйте!
– догнав ее за воротами, радостно поздоровался я.
– А дальше что скажешь?
– спросила она, искоса взглянув на меня, и вдруг остановилась, сердито крикнув: