В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
Стоит, смеется.
— Эй, — говорит, — Сорокин!
Выпучил я на него глаза.
— Как, — говорю, — сюда попал?
Потому что на моих же глазах его разорвало… Где рука, где нога, а голова прямо через бруствер. Да…
Гляжу на него, думаю: Премудрость… Ведь собрать — одно чего стоило; опять же говорю: нога вон куда, рука вон куда, а голова — за орудия.
И вдруг — весь… И вдруг — целый, и вдруг идет.
— Акимов! — говорю…
И гляжу-гляжу на него… Голова то его…
— Как живешь?…
— И ах, как, — говорить, — хорошо.
И вдруг бац — стол. Бац — графин, — рюмки, да… закуска. Все. — Садись, — говорит. Сели.
Налил он водочки, закусочки нарезал.
— Со свиданьицем…
Я это погляжу, погляжу… Хатки это в сторонке фаянсовые, старички сидят…
— А полагается! — говорю.
Взял это рюмку, а сам — на старичков. Да…
Потом это нагнулся поближе к столу…
— Господи Иисусе Христе…
Взял и выпил. Утерся скатертью. А сам опять на старичков. Одначе ничего. Хоть бы что. Только один крякнул. Крякнул и сейчас усы разгладил и бороду вытер.
— Ну, — говорю, — так как? Ничего!
А он опять:
— И ах, как хорошо.
Выпили еще по одной…
— Хочу — говорит, — хлопотать, чтоб жену да ребятишек сюда выписать… А то мне-то хорошо, а им-то…
Закрутил головой.
Чуть было не ляпнул:
— Да ведь ты друг мой милый, помер. Ведь разорвало тебя… Небось — скажи жене — и руками и ногами.
Да, думаю:
— Господь с ним. Может и не помнит, что его разорвало. Да…
— Хочу — говорит, — хлопотать насчет жены.
— Что ж, — говорю, — хлопочи… Хлопочи брат…
Ну выпили еще по одной. Поднялся он…
— В канцелярию, — говорит, — пойду.
— Насчет жены?
Да, насчет жены.
Простились…
Пошли дальше. Идем: Петров — денщик… Всунул руку в сапог, в другой руке щетка. Другой сапог около стоит, совсем чистый.
И вижу — офицерские сапоги.
— Петров! — говорю.
Поднял он голову. Поглядел, потом говорит:
— Погоди.
Плюнул на щетку. Раз, раз. Пошла работа! Вымазал сапог, поставил на солнышко, чтоб обсох. Ко мне:
— Здравствуй, — говорит.
И я тоже:
— Здравствуй.
Конечно, за ручку.
— Ты, — спрашиваю, — при ком теперь?
— Да все при них, — говорит, — при господине Алферове.
Я сейчас дерг себя…
Дескать: стой!..
Потому что знаю — Алферова-то вон еще когда убило.
— Да ведь, погоди, — думаю, — ведь и его убили, Петрова.
Ничего ему не сказал.
— Ну, как? — спрашиваю — лучше тут?
— Хорошо, — говорит… — Харчи хорошие, обхождение хорошее.
— А их благородие?
— А вон они, —
Гляжу — окно. И сидит в окне Алферов, календарь читает. Потом, как швырнет календарь.
— Ни газет тебе, — говорит, — ничего. Хоть сам выдумывай, что на свете делается… Ну ни дать ни взять, как на батарее.
Снял я шапку.
— Здравия желаю, ваше благородие!
— А, — говорит, — Сорокин! Здорово, брат. Погляди-ка, готовы сапоги?
А Петров уж вот он.
— Пожалуйте.
Подал ему сапоги прямо в окно. Чудно у них! Ну разве можно в окно!
И гляжу, — окно, как окно, а стен нет. Чудно!
Одел, значит, сапоги Алферов. Слышно сквозь окно, как они скрипят. Значит, там у него пол. Одел и уж бац — вот он выходит…
Кителек это беленький, чистенький; в руке палочка.
И пошел себе лужочком. Идет, палочкой помахивает, посвистывает… Головой это кочь-кочь…
И видно, что совсем ему хорошо, только газет нету. Да…
Солнышко это светит, шпанки звенят… Райские птицы тут, рай-древо… Помирать не надо…
Гляжу и думаю:
— Чего робеть…
Сейчас к Фёдорову:
— Можно, — говорю, — выкупаться? — Валяй, — говорит.
III
Ну, после купанья пошли мы дальше.
Идем это, слышим вдруг — шум.
Что такое?
Ну, как вам сказать, все равно вот, как мышь в подполье… Да… Царап-царап.
Только много громче. В роде как под полом у них мостовая, и там весна началась, и дворники с тротуаров лед это скребками гребут-гребут.
Остановились.
Я говорю:
— Что?
И только сказал, гляжу под ногами тута этакая доска не доска, плита не плита… Да… Кольцо ввинчено.
Федоров сейчас за кольцо.
— Гляди, — говорит.
Глянул я. Смотрю, внизу это земля, вверху облака… И схватился, значит, одной рукой за облако наш же солдатик… Царапается, а взлезть не может.
Другое облако у него под ногами, совсем маленькое, так и качается…
И как это он, значит, подтянется, подтянется на руках к верхнему облаку, а его туда-сюда… раскачивает… А сапоги по нижнему-то облаку др-р-р… др-р-р…
С гвоздями сапоги — так и дерут.
Увидел нас.
— Братцы!
Федоров кричит:
— Канат!
Я тоже:
— Канат!
Да, тоже, как и он… Значить, маленько попривык и осмелел.
И опять же вижу, человек сорваться может.
И слышу вдруг:
— Лови!
Шасть — канат… Хороший канат, я уж сразу вижу корабельный.
— Кидай! — кричит Федоров, — трафь на нижнее!
Бросил я канат… И так, знаете, ловко угодил — прямо на нижнее облако, прямо, ему под ноги.