В Милуоки в стикбол не играют
Шрифт:
А я-то полагал, Сисси Рандаццо простила меня за то, что в тот вечер я крутил ее соски, изображая настройку на «Радио Свободная Европа». Никогда не знаешь. С другой стороны, Гуппи сразу же заметил, что по этой фотографии меня никто никогда не опознает. Вообще-то мы все здорово посмеялись над моим прежним обликом. Макклу перестал смеяться первым. Мы снова притихли.
– Что?
– Они думают, что ты здесь, – сказал Джонни.
– Здесь! – недоверчиво вскричал Гуппи.
Зак вскочил:
– Давайте…
– Не в
– И что с того? – полюбопытствовал я. – Мы знаем это из теленовостей.
– Судя по этой заметке, копы собираются искать тебя, обходя дом за домом, теперь, когда непогода утихла.
– Я здесь в безопасности, – сказал я.
– Да, Гитлер тоже так думал, – фыркнул Макклу.
– Может, мне не ходить на работу? – сказал Гуппи.
– Нет! – воскликнули мы с Джонни. – Ты должен пойти. Мы не можем допустить, чтобы возникли подозрения, – добавил Джонни.
Затем меня словно ударило. Это было похоже на то, как ступаешь в ямку, замаскированную опавшими листьями. Ты не ожидаешь упасть и вдруг – раз, уже лежишь.
– Почему? – спросил я.
– Что почему, дядя Дилан?
– Почему здесь?
– Почему здесь – что? – вступил Гуппи.
– Не обращайте на него внимания, – поддразнил Макклу, – сказывается напряжение.
– Нет. Послушайте, мы все ходим по кругу, задаем себе тысячи вопросов, но не получаем нужных ответов. Как вы думаете, почему? Потому что мы задаем не те вопросы.
– И какой же вопрос – тот? – поинтересовался Зак
– Почему здесь? – повторил я.
– Господи, опять за свое.
– Почему в Риверсборо? – закричал я на Макклу. – Почему здесь? Что делает Риверсборо столицей «Изотопа» на северо-востоке? Что здесь? Давайте, парни, что здесь есть?
– Школа, – сказал Зак – Лыжный курорт, – добавил Гуппи. – Канада, – без всякого энтузиазма вступил Макклу.
– Совершенно верно. – Я перечислил, разгибая пальцы: – Школа, лыжный курорт и Канада всего в нескольких милях к северу отсюда.
Джон остался безучастен.
– Ну и что? На севере штата Нью-Йорк не меньше двух десятков мест у самой канадской границы, со школами и разнообразными лыжными курортами. Возьмите Платсберг.
– Но Валенсия Джонс училась не в университете штата в Платсберге. И арестовали ее за контрабанду наркотиков при выезде не с лыжного курорта рядом с Платсбергом. Никто в Платсберге, Макклу, не испугался нашего присутствия настолько, чтобы убивать людей. Никто не посчитал, что надо спалить лыжный курорт, а…
– Хорошо, – смилостивился он, – я тебя понял, но что нам это дает?
– Гуппи, ты ведь сможешь разузнать, кто владелец Сайклон-Риджа и «Старой водяной мельницы»?
– Когда я вернусь с работы, я сделаю все, что вы попросите. Думаю, я смогу забраться в системы, которые.
– Да или нет? – оборвал его я.
– Вероятно.
– Согласен на «вероятно».
Гуппи
– Я знаю, кто хозяин «Старой водяной мельницы», – почти робко проговорил Зак.
– Ты? – переспросил я.
– И кто же?
– Школа.
– Какая школа? – Макклу был озадачен. – Твоя школа?
– Моя школа.
Теперь Макклу преисполнился скепсиса.
– Никогда ни о чем подобном не слышал. Ты уверен?
Я ответил за Зака, объяснив, насколько разумно для колледжа иметь свою гостиницу, особенно в маленьком городке. Школам часто приходится принимать преподавателей, приглашенных на несколько дней или месяцев. И во время выходных, когда разрешены посещения родителей. Я никогда не думал, что школа Риверсборо нуждается в собственной гостинице. На гостиницы обычно тратились спортивные школы.
– Значит, – с улыбкой в голосе произнес Макклу, – если колледж может владеть гостиницей, он может владеть и лыжным курортом, верно?
– Черт возьми! – в унисон воскликнули мы с Заком.
– Присоединяюсь, – подмигнул Джонни. – Действительно, черт возьми.
Теперь я уже почти жалел, что Гупта не мог остаться дома.
Я не обращал внимание на свое отражение в зеркале до тех пор, как…, в общем, несколько дней. Может, заставила меня посмотреться в зеркало восхитительная репродукция с фотографии Сисси Рандаццо. Может, пора уже было посмотреть правде в глаза, касающейся моего будущего или туманного настоящего. Мне хотелось думать, что это произошло просто потому, что моя щетина стала неряшливой, зудела кожа, и мне нужно было побриться.
На меня смотрело потерянное лицо, лицо одинокого человека, почти детское. Если не считать бороды, мое лицо было лицом четырехлетнего ребенка. Мне было четыре, когда я впервые узнал о своем отце. Тогда мы узнали, что он болен. Чем, нам не сказали. Но в темных уголках родители шепотом произносили название болезни, когда думали, что они одни. Занятно, как родители пытаются защитить себя, защищая вас. Это было то лицо, лицо рака, того слова, что шепотом произносилось в темноте. Тогда я тоже чувствовал себя потерянным.
От большинства неглубоких царапин остались лишь слабые следы. Думаю, что невозможно заставить мертвую руку царапать с той же силой, какой в гневе обладает живая рука. Более глубокие царапины стали покрываться корочкой. Очень привлекательно и не очень заметно, если ты слепой. Я сбрил бороду и снова выглядел на все четыре года – широко раскрытые, печальные глаза и пухлые щеки. Но тогда я не знал, что глаза у меня голубые. Богом клянусь, я считал, что они карие. Что знают четырехлетние о голубых глазах? Для меня глаза мира были карими, как у моего отца. Без бороды я почувствовал себя лучше. Я устал прятаться от себя даже еще больше, чем от властей.