В мире животных
Шрифт:
Они появились неожиданно. Один спецназовец взял меня на прицел автомата, другой вытащил из машины и носом ткнул в землю. На запястьях у меня защелкнулись наручники.
Всполошенная Варвара выбежала из дома, бросилась к ментам, но ей велели успокоиться – под угрозой мер воздействия, как сказали опера. Я велел ей идти домой и вызывать адвоката. И еще успел крикнуть, что ни в чем не виноват.
Меня запихнули в машину и доставили в районный ОВД. Объяснять мне никто ничего не стал.
Приняли меня по всей форме – сфотографировали, сняли
И, как это ни смешно, закрыли меня в той самой камере, где я три года назад ждал этапа на сизо. Только не смешно мне было. Хотя бы потому, что на той шконке, где я когда-то лежал в обнимку с Варварой, сидел рябой тип с глумливо-гнусным оскалом. Забросив ногу за ногу, он тасовал карты с небрежностью крутого авторитета и на меня посмотрел с презрением сверхчеловека. А вид у этого «делавара» бомжеватый, и воняло от него.
У окна стоял еще один такой же мерзопакостный и неряшливый гопник. Этот щерил гнилой зуб, глядя на мой пиджак. А он у меня дорогой, модный, и белая рубашка в стиль и цвет…
Как оказалось, мой прикид интересовал и того, и другого.
– Слышь, фраерок, на клифт не раскинемся?
– Дьяволу душу не закладываю, – сказал я, усаживаясь на свободную шконку.
Стоящий у окна гопник возмущенно вскинул хлипкие брови. Дескать, кто позволил мне присесть?
– Это ты о чем? – с презрительной ухмылкой спросил рябой.
– Я же тебе сказал, на лепень с чертями не катаю!
– Это кто черт? – вскинулся гопник.
– Ты черт! – Я резко встал, стремительно шагнул к нему. И руку вскинул для удара. Но бить не стал.
Рябой испуганно подался назад и затылком стукнулся о стену.
– Ты за базаром следи! – взвыл он.
Второй арестант не вмешивался. Он уже понял, что я не первоход, над которым можно куражиться безответно.
– Чертила ты! Фуфло помойное! – рычал я. – Ты на кого хавло свое раззявил?
Рябой прижухло смотрел на меня, вжав голову в плечи. Сам он против меня не тянул, и на помощь ему никто не спешил. Страшно ему.
Я резко вдруг остыл, вернулся на свое место и небрежно процедил сквозь зубы:
– Баклан!
Гнилозубый стоял у окна, взирая на нас с видом высочайшего арбитра. И с высоты своего положения усмехался, косясь на рябого. Дескать, опустили его, но с ним самим такой номер не пройдет.
– Не отсвечивай! – презрительно и не терпящим возражений тоном бросил я.
И еще дал понять, что в ответ на любое слово с его стороны последует «ответка». Для начала назову его чертом. Это не прозвище, это статус заключенного. «Черт» – это человек, который не следит за собой, опускается до уровня бомжа. Такими и в этих местах брезгуют…
Гнилозубый глянул на меня драным шакалом и подсел к своему дружку. Тот сдал карты, и они оба ушли в игру, делая вид, что ничего не произошло. Стыдно
А ведь я мог дать слабину. Прогнулся бы под этими чертями, подставил им спину, и ездили бы они на мне со свистом. Без штанов бы оставили, как пить дать. Еще бы и под шконку загнали. Таким только дай волю… Но я мужик бывалый, знаю, как себя с такими фуфлоидами вести.
И как с телохранителями Затулина-Орловского вести, я тоже знал и поэтому достойно ответил ударом на удар. Ну, а то, что не смог сладить с этими быками, так против такой силы не устоять. Главное, что я попер против силы…
И к чему все это привело? К тому, что я раскусил Валеру. Он заявился ко мне под фамилией Орловского, но я выявил в нем Затулина и поставил Варвару перед фактом. А она не устояла и раскололась, правда, осталась вся в белом. Я позволил ей остаться в белом. Не захотел чернить ее, поэтому и позволил. И остался в дураках…
Снова меня подставили, поэтому я здесь. Интересно, в чем меня в этот раз обвинят?
А может, и не шьют мне ничего серьезного? Может, обвинят в какой-нибудь чепухе и оставят здесь ночевать, а рябой с гнилозубым подрежут меня ночью во сне? Что, если у них заказ на меня? Вдруг меня не зря к ним в хату зачалили?..
Из этих тягучих и горьких, как сама тоска, размышлений меня вытащил дежурный мент:
– Ромин, давай на выход!
Он отконвоировал меня на второй этаж, в тот самый кабинет, куда меня доставили три года назад в первый день заключения. Только Вадима Толстоногова там не было.
– Капитан Брюшков, – представился сравнительно молодой, но уже такой же лысый, как я, парень. Мощные челюсти неторопливо перетирали жвачку, тяжелый холодный взгляд давил на меня. – Старший оперуполномоченный… Колоться будем, гражданин Ромин?
– Я не орех, расколоться не могу. Разрубить меня можно, а расколоть нельзя…
– Умный, да? – ехидно спросил Брюшков.
Я промолчал. Пусть мент оставит свои прелюдии себе, а мне изложит суть вопроса. Тогда и поговорим.
– Так, ну хорошо, – скривился капитан. – В каких отношениях вы состояли с Дегтяревым Павлом Степановичем?
– В отношениях я состоял только с женщинами, и то не со всеми.
Признаться, мне было не до шуток. Неспроста же разговор зашел про Дегтярева. Паша Деготь уже должен был объявиться в городе. Видимо, объявился, но с большим шорохом…
– Дегтярева знаете? – озлобленно спросил мент.
– А короче можно?
– Я спрашиваю, Дегтярева знаете?
– Я свои права, начальник, знаю. И не надо мне тут уши мылить! Слова тебе не скажу, пока не скажешь, что случилось.
Какое-то время Брюшков пытался продавить меня взглядом, затем бросил передо мной на стол фотографию. Я глянул на нее и обомлел. Деготь лежал с перерезанным горлом, весь в крови. Один глаз закрыт, другой как будто прищурен. Гримаса страха и боли на лице…