В моей смерти винить президента... (сборник)

Степнова Ольга Юрьевна

МАМОНТОВ

(удовлетворённо):

– Жив! Убью, сволочь! Сначала тебя убью, потом детективного гения, а уж потом сам повешусь. Вот ты мне скажи, что там можно прибивать три года подряд с утра до вечера?! Портрет президента к стене? Так это – удар, и готово! Портрет жены – три удара, готово! Портрет тёщи – пять ударов, готово! А у тебя, долбень, сколько родственников на портретах?! Сколько президентов, я спрашиваю?!! Жизни от тебя, дятел, нет...

Молоток продолжает стучать.

МАМОНТОВ:

–

Господин президент! Если вы не издадите указ о нормировании портретов на одну российскую семью, я буду вешаться снова и снова!

Молотит гантелью в стену.

Молоток замолкает.

МАМОНТОВ

(подняв палец вверх):

– О!

(Приложив палец к губам, на цыпочках подходит к ёлке).

– Тс-с! Тс-с!!!

За окном гремят салюты, слышатся вопли «С Новым годом!»

МАМОНТОВ:

– Вот придурки, до Нового года ещё целых пятнадцать минут, а они уже празднуют. Лишь бы поорать...

(Заглядывает в коробку с игрушками, начинает наряжать пустую половину синтетической ёлки. Бормочет).

– Игрушки все старые. Сто лет не покупал новых игрушек. А всё потому, что Алинка выросла. Вот родился бы у меня сын... Родился бы сын, я бы всю ёлку ему танками и автоматами обвесил. Я когда маленький был, мечтал, чтобы на ёлке автоматы висели.

(Хватает конец удавки, изображает стрельбу).

– Ты-ды-ды-ды-ды! Ты-ды-ды-ды-ды-ды!!!

(Снова наряжает ёлку игрушками).

– Как хорошо, что до Нового года ещё пятнадцать минут! И ёлку нарядить успею, и предсмертную записку написать, и повеситься. И повеситься...

(Усердно крепит к ёлке шары).

– Эх, хорошо бы на ёлке повеситься! Как новогодний шарик... Давыдов бы оценил мой чёрный юмор. Но ёлка не выдержит моего веса.

(Отходит на шаг, любуясь своей работой).

– Я даже не уверен, что люстра выдержит. Попросить, что ли у соседа молоток, чтобы укрепить люстру? У этого дятла и стремянка наверняка есть.

Обходит вокруг стола, задрав голову и глядя на люстру.

Убегает за кулисы, возвращается с щёткой на длинной ручке.

Встаёт на табуретку и на цыпочках начинает сметать с люстры пыль.

МАМОНТОВ:

– Давыдов наверняка ухохочется, если я повешусь на грязной люстре. Более того, я совершенно уверен, что этот замечательный факт он вставит в свой следующий детектив! Слабовольный журналист-неудачник вздёргивает себя на люстре, даже не удосужившись протереть её.

(Опускает щётку, облокачивается на неё подбородком).

– Но потом непременно окажется, что журналист-неудачник вовсе не собирался вешаться на грязной люстре, несмотря на то, что от него к лучшему другу ушла жена, собака сбежала, дочь уехала в Африку,

машину он разбил, банку задолжал, а сексуально журналист-неудачник проигрывает большей половине мужского населения страны. Нет, окажется, что неудачник вовсе не собирался вешаться, его повесил... лучший друг! Так, для профилактики, чтобы их всеобщая жена не вздумала вернуться к журналисту. И чтоб этот журналист в пылу борьбы за своё счастье не грохнул лучшего друга. А на столе, тем временем, опытные криминалисты найдут предсмертную записку, где неудачник обвиняет в своей смерти мировой финансовый кризис. Да, кризис! На него всё можно свалить. Даже невоспитанность собаки и распущенность жены. Давыдов непременно отразит этот конъюнктурный момент в своём детективе. И получит за это деньги, скотина, несмотря на мировой финансовый кризис...

Отбрасывает щётку, садится за стол, хватает бумагу и ручку. Пишет.

МАМОНТОВ:

– Господин президент! Я ненавижу Давыдова! Я ненавижу свою жену, дочь, собаку и свой кредит! Я ненавижу свою жизнь! Господин президент, вам не кажется, что в этом есть ваша вина?! Неужели трудно издать закон, что если в твою машину впендюривается «Камаз», то ты за эту машину банку уже ничего не должен?! И «Камазу» не должен! И камазист мне должен быть в законном порядке благодарен, что я к нему не имею претензий!

И неужели трудно в том же законном порядке объявить мою собаку в федеральный розыск, дочь не выпустить за границу, а Давыдова посадить лет на пятнадцать за преступные фантазии на страницах своих романов?! Неужели трудно президентским указом открыть газету, в которой я работал, и назначить меня главным редактором?!

Рвёт бумагу, бросает под стол.

МАМОНТОВ:

– Я в вас верил, господин президент. Верил, как в Деда Мороза! Как в Красную Шапочку и Серого Волка! А вы всё твердите про мировой финансовый кризис.

Вскакивает на стол, орёт.

МАМОНТОВ:

– Мировых кризисов не бывает!!! Бывает только твой личный человеческий кризис!!! Как у меня! У меня кризис работы, кризис жены, кризис детей, кризис машины, кризис лучшего друга и кризис шампанского!!! Всё это у меня было, но сбежало, ушло, уехало или просто не родилось! Это ли не повод повеситься?!!

Снимает с шеи удавку, и, подпрыгивая, петлёй пытается зацепить рожок люстры.

Наконец, это ему удаётся.

Люстра падает возле стола.

СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ

Мамонтов растерянно смотрит на разбившийся плафон, потом на крючок в потолке.

МАМОНТОВ:

– Ну вот, а теперь у меня ещё и кризис люстры. До крючка мне точно не допрыгнуть.

(Спрыгивает со стола и обегает вокруг него три раза).

– Это что мне теперь – не повеситься?!! Не свести счёты с жизнью?!!

(Останавливается и смотрит на потолок).