В Москве полночь
Шрифт:
Когда Толмачев только начал работать в конторе, он позволил однажды в узком кругу пошутить по поводу маниакальной страсти к конспирации даже в стенах Управления. От кого, мол, прячемся, да еще такими дурацкими методами, в собственной стране? На следующий день начальник отдела вызвал к себе Толмачева и сказал:
— Наше Управление прячется в собственной стране от болтливых дураков и шибко умных, сующих нос куда не следует от большого любопытства… Как ни странно, именно дурацкие методы конспирации и позволяют не давать повода этим двум категориям граждан догадываться о существовании Управления. Нормальному
Толмачев немедленно сдал зачеты и больше никогда не болтал в узком кругу.
В машине, не зажигая света, закурил. И под сигаретные затяжки порылся в сумке. Конверт из серой плотной бумаги. Дискеты. Банка кофе. Бразильский, хорошо… Блок любимых сигарет. Замечательно. А во внутреннем кармашке сумки — связка ключей на брелке. Обо всем позаботились. Фирма веников не вяжет.
2
На посадку заходили — небо еще отливало последней бирюзой. А сели — тьма обступила. Неярко, будто слюдяные блестки, посверкивали вдали редкие огни аэропорта. За его приземистой коробкой вставали призрачные горы. Эти почти невидимые горы, и не по-мирному скупо освещенный аэропорт, и запахи выжженной солнцем травы у бетонки… Седлецкому на миг показалось, что где-то там, в темноте затаившихся предгорий, — Кабул. Только на миг показалось, потому что спутник, генерал Федосеев, потирая намятый фуражкой лоб, скучно сказал рядом:
— А машины нету… Вот вам ихняя дисциплина. Вот вам ихняя независимость. Как будто к ним каждый день из Москвы возят члена правительственного комитета.
— Парламентского, — машинально поправил Седлецкий.
— Парламентского, коли вам так больше нравится. Прилетает, значит, член парламентского комитета и стоит, как придурок, перед трапом. Вы что-то сказали?
Седлецкий молча пожал плечами, потому что Федосеев и не ждал ответа. Просто этот толстяк всех доставал своим «Вы что-то сказали?». И Седлецкого в самолете достал.
Они стояли у самолета и вглядывались в молчащее поле. Экипаж выбрасывал на бетонку бумажные мешки и картонные коробки. Из иллюминаторов и распахнутого люка лился несильный свет, и Седлецкий глянул на часы — совсем, оказывается, еще детское время… Впрочем, здесь на час разница с Москвой, да и темнеет в южных широтах раньше.
— Независимые, а как же! — продолжал Федосеев. — Иху маму в печенку… Генерал-лейтенант прилетел, а они и в хрен не дуют. Пару лет назад после такого приемчика комдив у меня бы сутки раком стоял! Хоть обратно лети… Вы что-то сказали?
— Мы ведь гости правительства, а не комдива, — вздохнул Седлецкий.
К его облегчению неподалеку мигнули фары. Федосеев посмотрел на затормозившую волгу несерьезного поносного цвета и сплюнул. Из машины выпрыгнул усатый верзила в краповом комбинезоне и представился майором Алиевым. На погонах у него вместо привычных звезд поблескивали какие-то каракатицы. Редкая несколько лет назад униформа спецназа стала теперь повседневной полевой одеждой всех воинских формирований независимых режимов. Федосеев нехотя отдал честь. Майор Алиев предупредительно распахнул дверцу машины. Генерал
Поехали.
На выезде из ворот аэродрома их дожидалась боевая армада — два грузовика с солдатами, БМП и фургон для перевозки продуктов. Из переднего окошка металлического кузова торчало расклешенное дуло крупнокалиберного пулемета. Солдаты, в большинстве небритые, в черных спортивных шапочках, перегнулись через борт, провожая взглядами волгу. Один из грузовиков пошел впереди и немилосердно запылил. Свет фар волги потонул в желтом дрожащем тумане, вставшем стеной.
— Так и будем двигать за этим пылесосом, майор? — удивился Федосеев.
— Зато бэзопасно, гаспадын генерал, — полуобернулся Алиев. — Это объезд. А по старой дороге нэлзя.
— Почему?
— Мыны… Партызаны, — неохотно ответил майор.
— Понятно, — буркнул Федосеев, брезгливо и осторожно приваливаясь к спинке сидения. — А что — стреляют?
— Нэмножко… Ишаков вэзде хватает, гаспадын генерал.
Тонкая взвешенная пыль проникла в салон, хотя стекла были подняты до упора. Федосеев прикрыл рот и нос платком. Седлецкий вспомнил первую фольклорную экспедицию в районе Курган-Тюбе: день покатались, а потом весь вечер не могли задницу отмыть… Словно угадав его мысли, генерал откашлялся и спросил:
— Вода в городе есть, майор?
— Найдем, — сказал Алиев, напряженно вглядываясь в стену пыли. — Нэ проблэма.
До города ехали полчаса, и никто, слава Богу, по колонне не стрелял. Седлецкий и не заметил, как пересекли городскую черту, потому что трясло на побитом асфальте улиц так же, как и на щебеночной дороге в предгорьях. И такая же тьма колыхалась вокруг. Лишь приглядевшись, можно было обнаружить в редких окнах крохотные огоньки — то ли свечи, то ли каганцы.
Куда же пропал яркий и шумный город? Седлецкий всегда останавливался в бывшей цековской гостинице, и неоновая вывеска на кинотеатре «Кавказ» напротив по ночам полыхала розовым и зеленым даже сквозь плотные шторы номера. Летними вечерами во дворы выносили лампы на Длинных шнурах, столы и низкие лавочки. Гоняли чаи, обсуждали семейные дела, азартно выкликали номера лото… Рано утром сотни дворников мели тротуары и площади, прибивая пыль радужными струйками из шлангов. Белокаменный, чистый, уютный, в зелени садов и цветников, этот город походил на разукрашенную шкатулку, поддерживаемую морщинистыми ладонями гор.
Седлецкий хотел бы жить здесь, выйдя на пенсию… Словно на другую планету попал он теперь.
Вечер, пока доехали, сменился ночью. Высыпали звезды, низкие, немигающие, небо посветлело. На фоне созвездий заметнее стали изломанные силуэты домов. Остановились внезапно. В стекле мелькнул фонарик, черная тень прильнула к дверце. Алиев выпрыгнул из машины, буднично сказал приезжим:
— Астарожно — кырпычи…
Спотыкаясь на рычащей щебенке, касаясь друг друга, они пошли за светляком фонаря, который ничего не освещал, а лишь обозначал направление пути. Пахло пожарищем. Такая тишина стояла, противоестественная в крупном городе, что закладывало уши.