В Москве полночь
Шрифт:
Седлецкий и себе плеснул, приподнял стакан:
— За что пьем, Роман Ильич?
— За то, чтобы ноги отсюда унести, — серьезно сказал Федосеев. — Не возражаете против такого тоста?
— Не возражаю…
— Вам сколько лет? — спросил генерал.
— Ровесник Победы…
— А уже давно профессор. Завидую… Я вот академию бегом кончал. Диссертацию по какой теме защищали?
— По изафетной конструкции языка дари. Иначе его называют фарси-кабули. Если это что-то вам говорит.
— Тонко, тонко, — пробормотал Федосеев. — А к нам почему пошли?
— Потому и пошел, что ни в одной другой конторе мои знания не понадобились.
— А что, Алексей Дмитриевич, — прищурился генерал, — в
— Да ладно вам, Роман Ильич, — усмехнулся Седлецкий. — Не ходите вокруг да около. Вы же не просто так заявились в час ночи — о филологии покалякать…
— Меня ваши проблемы не касаются, — сказал генерал. — Хочу лишь предупредить: я в ваши шпионские игры не играю. Вот и все.
— А с чего вы взяли, что я тут играю в шпионские игры? Сами знаете, я здесь от комиссии по гуманитарному сотрудничеству.
Федосеев налил себе, выпил и сказал:
— Не вешайте лапшу на уши, профессор. Я кожей чувствую, что затевается некая пакость. Еще в Москве это понял, когда узнал, что вы едете с подачи Соломина. Где Соломин — там и пакость. Это по его приказу под Андарабадом кишлак сожгли. И все очень ловко свалили на душманов. Итальянцев с французами возили — фотографировать зверства моджахедов. Как же — независимая пресса! И эта пресса потом не возникла, когда базу Мавлюд Шаха ковром бомбили, напалмом и дустом посыпали. Вы не работали под Андарбадом, профессор?
— Справьтесь в личном деле, — холодно сказал Седлецкий. — И вообще. Роман Ильич, буду вынужден подать рапорт по приезду в Москву.
— Х-ха! — отмахнулся Федосеев. — Напугал ежа голой задницей… Не думайте, что я из ума выжил, старая перечница… Я просто сучьих методов не люблю! Даже воевать надо так, чтобы тебя потом не презирали. Понял, нет? Ну, бывайте здоровы.
Он ушел, а Седлецкий еще долго бесцельно глядел в темноту. Действительно, старая перечница… Не спалось, несмотря на «ночной колпачок» коньяка. Он размышлял о Федосееве.
Генерал никогда не скрывал, что по убеждениям он — активный «союзник». Так называли в Управлении сторонников возрождения Советского Союза. Однако генерал Федосеев был не только одним из высших чинов в министерстве обороны, но и членом парламентского комитета по военной реформе. А уж в этом качестве он упрямо, как бульдозер, пробивал идеи армейского строительства, идеи, почерпнутые из старого великодержавного сундука.
Федосеев откровенно — и на парламентских слушаньях, и в газетных интервью — высказывался, что «сувереннобесие» есть болезненное поветрие, вроде кори. Переболеют, мол, младшие братья этой корью, надоест им махать возрожденными национальными флажками, оголодают — и потянутся вновь под крышу старшего брата, в общий дом… Потому, значит, надо сохранять старую структуру армии — вплоть до бывших военных округов. Пусть штабы этих округов и располагаются сейчас далеко от места будущей дислокации. Придет время — вернемся. И в Тбилиси, и в Ташкент.
Однако ветхозаветного оптимизма генерала Федосеева в Управлении не разделяли. Слишком далеко ушли младшие братья по дорогам суверенитета. И никогда они в прежнем качестве не вернутся в общий дом, хоть трижды воскреси Союз. Факт остается фактом: у России больше нет буферных республик. Она в очень короткий срок оказалась в кольце зарубежья.
Поэтому в Управлении стремительно сворачивали операции в Африке, Латинской Америке и на Ближнем Востоке. Пришла пора создавать агентуру, опорные точки, системы явок в непосредственной близости от России, буквально на территории вчерашнего Советского Союза. Задача эта облегчалась тем, что еще не все связи с бывшими братьями по лагерю были разорваны. Да и в самих республиках хватало людей, в том числе, во властных структурах, которые почти не верили в успех
С помощью этих людей — бывших партийных и государственных чиновников разного уровня — плелась сеть. Не будет Союза, но останется сфера имперских, то бишь, державных интересов. Эту сферу надо надежно контролировать. Американцы в свое время не потерпели ущемления собственных интересов ни в Гренаде, ни в Никарагуа…
Вот этого внутреннего закона сцепления разных стран и режимов, имперского закона, не хотел видеть за внешней оболочкой — единый флаг, единые границы и т. д. — генерал Федосеев, старая перечница. Именно такие парламентские «несгибаемые» и вредили делу империи, державы больше, чем кучка тщеславных президентов бывших союзных окраин.
Все равно подам рапорт, подумал Седлецкий, засыпая.
6
Дом Рахмата на тихой улице старого Ташкента, неподалеку от арыка Калькауз, был опорной точкой. Почти двадцать лет Рахмат возглавлял одну из резидентур в Пакистане, прикрываясь положением хозяина небольшой посреднической фирмы. Когда Советы ушли из Афганистана, исламабадского коммерсанта отозвали на родину. Он купил дом в Ташкенте и стал, по легенде для соседей, паспортного стола и собеса, ушедшим на покой мелким чиновником внешнеторговой организации. Жену, мол, схоронил на чужбине, детей Аллах не дал. Соседи искренне жалели бобыля, ибо одиночество в старости считается на Востоке немалой бедой.
Понятно, почему так радовался Рахматжан-ака, когда у него изредка появлялись племянники из глубинки. Рослые, ладные, бритоголовые, в черных квадратных тельпеках, расшитых белым шелком, в неброских темных костюмах… Настоящие провинциалы, почтительные к старшим и уважительные к равным по возрасту. Юсуп работал экспедитором строительного управления, расположенного в Шерабадской степи, неподалеку от афганской границы. А Назар был экономистом совхоза, затерянного в зеравшанских горах.
В тот вечер любой из любопытных соседей мог бы видеть такси, на котором прибыли к дядюшке оба достойных племянника. Очень скромными, вообще-то, оказались родственники у старика, если учесть, что Юсуп закончил строительный институт, а Назар — экономический факультет МГУ. Еще больше удивились бы соседи, узнав, что племянники Рахмата — не узбеки. Юсуп был уфимским татарином, а Назар — марийцем из Ижевска. Ему труднее когда-то давался узбекский язык. Оба в студенчестве увлекались восточными единоборствами, плаваньем, стрельбой, что и предопределило их судьбу при «отлове» на военных кафедрах.
Племянники, приехавшие на такси, с почтением встретили за столом еще одного родственника. Сабир Мардонов, он же Тевосян, он же Акопов, как старший в группе, многое знал о новых двоюродных братьях. А свежеиспеченные родственники знали о нем лишь то, что соответствовало легенде.
Однако мало ли что гласит легенда… И мало ли разных легенд было у Акопова! На самом деле он родился под другой фамилией в семье армянина и таджички, в городе Оше. С детства хорошо знал киргизский и узбекский — язык соседей и товарищей по играм. Хуже, как ни странно, таджикский и армянский, потому что в доме, в основном, говорили по-русски. Закончил институт Азии и Африки, собрался в аспирантуру, но тоже был «отловлен» Управлением. В свои сорок лет успел поработать в Ливане, Израиле, Объединенных Арабских Эмиратах, не раз ходил с диверсионными группами по югу Афганистана. Те, кому положено, знали Акопова как дерзкого, хладнокровного, с большими лингвистическими и актерскими способностями исполнителя самых рискованных операций.