В начале жатвы
Шрифт:
— И на кой черт я пошла за тебя! На что польстилась, дура... Эх ты, отец! На Балаболке! Засмеют люди!
Упырь опять вздохнул, и она поняла, что ему тяжело, что он тоже жалеет о своем решении, но отступиться от него не отступится.
3
Макар менялся на глазах. Посвежел, лицо покрылось румянцем, в глазах появился живой огонек. Упырь из себя выходил, видя, что происходит с сыном. Он ни о чем не догадывался, и это его бесило.
— Что у нас сегодня — суббота? — спросил в обед как бы невзначай. — Вечером возьмешь палку и отправишься на Качаево болото, мг-гм! У дороги в поле подождешь. Как стемнеет, подъедут две телеги.
И злорадно хмыкнул, заметив, как побледнел сын.
Вечером!.. Сегодня ночью Катя Наволокова будет ждать его в деревне. Идти к Качаеву болоту было бессмысленно. Но чем ближе к вечеру, тем все больше одолевал Макара страх. Наконец стало смеркаться. Он взял палку и пошел. Всю дорогу его грызла жалость к самому себе. Подойдя к Качаеву болоту, он присел под сосной у дороги и задумался. Чувство непонятной тоски подступало к нему со всех сторон. Какой-то необычной тоски, не такой, как прежде. Он слышал ее в стонах болота, в шуме леса. И тогда, осмелев, он поднялся, вышел на дорогу и решительным шагом направился к деревне. Лес, а с ним и гнетущая тоска остались позади. Постепенно гасло и чувство страха перед отцом. В мыслях он был рядом с Катериной Наволоковой... К деревне он добрался уже за полночь. Девушки все еще пели на улице.
Катю Наволокову он увидел сразу в толпе гуляющих. Они подошли друг к другу, отделились от остальных.
— Пойдем отсюда, — предложил он.
Она послушно пошла. За дворами, в стороне от веселого шума, сели на бревно. Какое-то время молчали. Потом он взял ее за руку. И вдруг — Макар даже не был подготовлен к этому — плечи его вздрогнули и он... заплакал. Это было против его желания, но сдержать себя он уже не мог, хотя и понимал, как это противно. Он понимал, что еще миг — и Катя бросит его, убежит, и все равно ничего не мог с собой сделать. Никогда он не думал, что сможет так расплакаться. С лесными ворами знался без малейшего страха, в тюрьме готов был сгнить, но не выдал бы своего ненасытного отца, а тут — на тебе!
Он не поверил самому себе: вдруг ее руки обхватили его за шею, а губы вымолвили желанные слова:
— Ну чего ты боишься? — сказала она, и глаза ее заблестели. — Не надо. Я ведь понимаю тебя. Как ты его терпишь? Нельзя с ним жить. У него ведь ни души, ни сердца. Все сгорело дотла, все будто окаменело — и осталось одно: как бы досадить кому, доконать, чтобы тот света не взвидел. Зло выводит его из себя, но добро — еще пуще. Он видеть не может человеческих радостей, все в нем тогда переворачивается. И глаз звереет, и лицо кривым становится, и нос наливается кровью. А голос хрипит, захлебывается... От него же все бегут, всем осточертели его бесконечные придирки. Как огня бойся его. Плюнь на все и беги. Это же страшилище, а не человек. Батрачки ведь только за большую плату соглашаются у него работать. И он платит.
Она говорила, а он все плакал, не зная, что с собой поделать, хотя гнетущая тоска, которую ощутил у Качаева болота, с каждым мгновением отступала от него.
Потом, счастливый, он сжал ее в объятиях — впервые в жизни, и чем крепче сжимал, тем яснее видел ужас своего лесного одиночества.
— Пойдем к пану, — сказал он вдруг, поднимаясь. — Кинемся ему в ноги, выпросим разрешение жениться. Люди говорят, что он добрый, что охотно женит бедных. Послезавтра, с утра. Я выеду в поле и оставлю там коня — с телегой, с упряжью. Вместе пойдем. Согласна?
— Хорошо, — чуть слышно ответила Катя Наволокова.
Уже развиднелось, когда они стали прощаться. И хотя он весь день работал как вол, а ночь всю не спал, однако чувствовал в себе столько сил, что не знал, куда их девать. Ему было тепло,
А у него, у Макара, теперь вся жизнь впереди! Хорошая, радостная жизнь с лучшей девушкой на свете, с Катей Наволоковой, с самой доброй и самой чуткой!
Он не знал, как будет оправдываться дома и что его ожидает, он шел быстро и весело. Лишь подсознательно как бы чувствовал за собой вину, что не встретился с браконьерами. Но ведь надо и это выдержать. Ради Кати Наволоковой! Ради себя!
Во двор он вошел с первыми лучами солнца. Отец встретил его кривой усмешкой.
— Хе-хе! Ну что? — спросил. — Всю ночь просидел, как дурень, на болоте? Так тебе и надо! Ишь ты, жених! За юбкой захотелось поволочиться. На гулянку в село захотелось! На гулянку! Сшейте ему еще и сапоги хромовые! Девку ему дайте! А может, еще и чарочку? И закуску? Хе-хе, мг-гм! Что, стыдно? Совестно? Глядите, глядите, краснеет и глаз поднять не может! Сомнения, бедного, точат. Сквозь землю провалиться готов, бедненький. Нет, не обманешь, милсударь, вижу — совестно. Что-о? Помолчал бы лучше, нечего оправдываться, все равно срам! А? Позавтракать жениху захотелось? Скажи на милость, позавтракать! Как же нам быть? Еще не сварилась свекла...
«Боже мой! — удивился Макар. — Он уверен, что я краснею от стыда. Но ведь я — от радости, мне вон как легко! Но кто же мог ему рассказать?»
В доме мачеха со злостью гремела у печи ухватом, но посмотрела на него доброжелательно и ласково. Это Макара не удивило: она довольно часто своими взглядами роняла ему в душу тень непонятной тоски и тревоги.
4
Счастье налетает сразу, нежданно, и порой разливается, как река в половодье.
«Хорошо, — думал Макар, лежа ночью в хлеву на сене, — хорошо, что отец послал меня на Качаево болото, иначе могло бы сорваться. И я правильно сделал, что не стал ждать воров».
Повезло Макару и в том, что Упырь не выходил в этот день из лесу, поэтому узнать что-либо о встрече сына с Катей Наволоковой не мог. Скорей бы уж все кончилось! Остается одна ночь. Утром он выедет в поле, там встретится с Катериной, и они пойдут вдвоем к помещику. Если тот не поверит им, не захочет их свадьбы, тогда он расскажет ему о краже леса, даже согласится поймать воров. Тогда отец и вовсе не будет ему указчик! Правда, страшновато наговаривать на отца. Перед богом страшно. И все же Макару как-то удалось пересилить робость.
Он почти совсем не спал, понимая, что будет решаться его судьба. Каждый раз, когда он вспоминал о том, что вырвется наконец из этого одичалого леса, он вскакивал и садился на сене сам не свой. «Господи, хоть бы все вышло, как мы задумали!» — просил он с мольбой. Люди говорят, что пан любит женить. А если рассказать ему, какая у него тут жизнь, — может, он и вовсе не станет упрямиться? Каждое слово пана — закон, тут уже и отец ничего не поделает!
Корова жевала жвачку, попискивали в сене мыши, но Макару было не до них. Он все думал и думал. И было ему радостно сознавать, что в деревне так же волнуется сейчас она, Катя Наволокова, с нетерпением ожидая завтрашнего дня. Но у нее другие волнения — от доброго к нему чувства, от радости, что переменится его судьба. А какие у нее руки, какая шея, глаза какие! Таких нигде не найдешь больше.