В НЕБЕ КАСПИЯ записки летчика

Осипов Павел Степанович

– Так лучше видно, сынок, – повернув голову, пояснила она и снова увидела пилота со шрамом над бровью. Проходя мимо, он негромко сказал: «Родина!», – и показал рукой вниз. Она уловила лишь это слово и больше ничего не разобрала.

От новых впечатлений у ней кружилась голова, перед глазами проносились, сменяясь одна за другой, знакомые с детства картины… Ещё быстрее промелькнула в памяти прожитая на острове долгая жизнь.

Восьмилетней девочкой она впервые смело спрыгнула с небольшого парусника, доставившего её семью на этот затерянный в море

клочок земли. С тех пор прошло шесть десятков лет. Вся большая трудная жизнь рыбачки протекла на узком, но длинном, усыпанном мелкой ракушей острове. И вот он лежит перед ней весь, как на ладони.

Недолго любовалась землёй Агриппина Васильевна. Самолёт уносил её вперёд, откуда навстречу выплывал огромным кораблём обрывистый угол полуострова Мангишлак. Вдоль его отвесных стен пенились набегающие волны.

Самолёт накренился на левое крыло, описывая круг. Заметив, что крыло круто провалилось вниз, а море будто покосилось и одним краем вздыбилось к небу, старушка отпрянула от окна. Сидевший напротив тучный пассажир в костюме песочного цвета заметил это.

– Крепись, мамаша! – ободряюще, мягким голосом крикнул он. С видом бывалого авиационного пассажира, сверкая улыбкой на круглом, как луна, лице, пояснил: – Вираж делает самолёт. – И его накренённая ладонь описала круг.

– Да я это так, – смущённо ответила старушка, чувствуя, что её слегка прижимает к сиденью какая-то сила.

На вираже она видела, как внизу пробежали песчаная коса с параллельными улицами посёлка, изогнутая дугою бухта, на которой чернело несколько рыбацких судов. В последний раз мелькнул обрыв берега, где море омывало разбросанные у подножья глыбы, и перед глазами бескрайней серой скатертью раскинулось Мангишлакское плато.

Шум моторов стихал. Самолёт планировал. Вот земля совсем рядом. Отчётливо мелькают голубоватые кустики полыни. Секунда, другая – и самолёт, пробежав по земле, остановился недалеко от домика с плоской крышей. Один за другим во всю мощь рявкнули моторы и, словно захлебнувшись, умолкли. Открылась дверь. Пассажиры, не спеша, выходили под раскалённый поток полуденного солнечного света.

Агриппина Васильевна больше не походила на ту робкую старушку, что шла в самолёт на посадку. Она приободрилась и уже весело смотрела на попутчиков.

Сойдя вместе с дочерью с машины, она устроилась на чемодане под тенью крыла большого транспортного самолёта.

Между тем у самолёта остановилась машина. Шумно открылась дверца кабины, из которой торопливо выскочил человек и, прихрамывая на правую ногу, направился к самолёту.

– Товарищ Лукин! Товарищ Лукин! – кричал шофёр, держа в руке букет цветов, но Лукин не обернулся.

– Зина! Наконец-то! – проговорил Лукин и, поцеловав жену, обратился к тёще: – Ну, спасибо тебе, Васильевна, всё же рискнула.

– Ради детей и к чертям на кулички пойдёшь, только бы вам хорошо было.

– А-а! Семён Петрович! – бесцеремонно прервал семейный разговор тучный пассажир в костюме песочного цвета. – Здравствуйте. – И, протягивая Лукину руку, продолжал: –

К вам на завод с поручением из Главка. А вы что, своих встретили?

– Да, да, – как-то рассеянно проговорил Лукин, – знакомьтесь. Моя жена, а это наша мать, Агриппина Васильевна.

Агриппине Васильевне явно не понравился не в меру разговорчивый субъект. Желая избежать его, она осторожно за рукав отвела зятя в сторону и спросила, указывая на стоящих у мотора людей:

– Семён, который из них лётчик?

– Все они лётчики. А старший из них командир корабля, Петров, вон тот, – и он взглядом указал на высокого блондина со шрамом, пересекающим левую бровь.

– Будя тебе, Семён, – отвернувшись, с обидой проговорила Агриппина Васильевна. – Всё смеёшься. Это аэроплан. А ты мне – корабль. Ни трубы, ни мачты, ни палубы у него…

– Васильевна, так это же воздушный корабль, понимаешь, а всё это называют пятым океаном, – продолжал он, указывая рукой на небо. Старушка пристально посмотрела в голубоватую высь, где со стороны моря стайками летели белые курчавые облака. Над берегом они редели и, удаляясь в степь, исчезали в знойном необъятном небосводе. Но вот она снова мельком взглянула на лётчиков и, прикрыв глаза, стала напряжённо припоминать, где она видела лицо пилота со шрамом через бровь.

– Семён, – задумчиво обратилась она. – Позови-ка пилотов к нам. – И, подумав, добавила: – Посидим, поговорим, чайку попьём.

– Ну, Васильевна, – с напускной обидчивостью проговорил Лукин, разведя руками, – я тебя не узнаю. Да разве гостей только чаем поят?

– А ты для скромности так и скажи, чайку, мол, попить, а там и без тебя знаю…

Агриппина Васильевна видела, как Лукин, левой ладонью обхватив свой ремень, бойко разговаривал с экипажем, что-то показывая в её сторону. Они все громко смеялись. Потом тот высокий, со шрамом через бровь, крепко пожал ему руку. Лукин, возвращаясь, прихрамывал на правую ногу.

– Ну как ? – поспешно спросила она.

– Жди гостей, Васильевна, – ответил Лукин, – с разведки вернутся и пожалуют. 

* * *

Сгущалась вечерняя свежесть. С моря тянуло прохладой.

Агриппина Васильевна хлопотала вокруг стола, и её сосредоточенное лицо озарялось лучами заходящего солнца.

– Прогудели давно, а всё не идут. И Семён как стал директором, так всё днюет и ночует на заводе. – И, посмотрев на необычно красный закат, подумала: «Ох и ветрище завтра будет».

– Опять Семёну забота, – продолжала она рассуждать. – Приёмок-то с рыбой к заводу пристало, будто штормом всех прибило сюда. И всё надо вовремя разгрузить, не промешкать. Скорей освободит приёмки, они быстрее новую рыбку подвезут. И годовой к Октябрьским завод закончит. Как обещали, досрочно. Семён – голова. – расставляя тарелки, восхищалась она зятем, – изловчится. Да и люди заводские подстать ему. Эх, погодка бы удержалась. Помоги им господь.

Сказав, она ещё раз пристально посмотрела на красневший горизонт и, тяжко вздохнув, заключила: