В непосредственной близости

Голдинг Уильям

Невзирая на ветер, судно почти не продвигалось вперед. Волны пробегали под ним, а иногда, казалось, и над ним, но корабль только поднимался и опускался — и все на той же самой волне. Я отважно перегнулся через перила, за что был вознагражден зрелищем чего-то походившего на зеленые волосы, вьющиеся среди пены, словно вокруг плавали злые колдуньи и тянули корабль вниз и назад. Прежде чем я оправился от вызванной этим зрелищем холодной дрожи, море вместе с зелеными прядями и пеной поднялось вверх, нависло надо мной, захлестнуло и потащило

с ужасающей силой, и обеих рук моих, вцепившихся в железный стержень кофель — нагеля, едва достало, чтобы удержаться и не быть унесенным море и пропасть навсегда.

Кто-то кричал мне в ухо:

— Пассажирам нельзя! Убирайтесь, пока можете! Уходите быстро, бегом!

Голос звучал необычайно властно. Шлепая по воде, стоявшей на несколько дюймов, я побежал — потому что палуба на миг приняла горизонтальное положение и стала подниматься с другого бока.

Я поскользнулся, и исполнил бы глиссе и переломал бы кости, врезавшись в шпигат противоположного борта, если бы человек, который бежал позади, не схватил меня за руку и не поднял на лестницу, ведущую на юг. Там он толкнул меня к поручням, убедился, что я держусь, и отступил.

— Сэр, вас едва не унесло. Мистер Тальбот, полагаю?

Он скинул зюйдвестку и тряхнул кудрями — слишком золотыми для мужчины. Ростом он был ниже меня, но это можно сказать почти о каждом! Мимо нас хлестнул поток брызг, а незнакомец улыбнулся мне с удивительным добродушием. Я окинул взглядом голубые глаза, алые губы и румяные щеки, столь нежные, что они, казалось, не испытали на себе суровостей непогоды и избежали прикосновения тропического солнца.

— Благодарю вас за помощь. Сказать по правде, ко мне еще не вернулись силы. Однако я не имею чести…

— Бене, сэр. Лейтенант Бене — с одним «н» и ударением на конце.

Я протянул свободную руку, чтобы обменяться с ним рукопожатием, но он в это время поднял голову, и на лице у него появилось гневное выражение. Бене смотрел куда-то вперед и вверх, на паруса; у него даже глаза засверкали.

— Фрэнсис, ленивый бездельник! Мигом засажу, если слетите со стропа!

Он повернулся ко мне:

— Матросы хуже детей, мистер Тальбот. Там, где вы погибнете по незнанию, они погибнут по небрежности. Позвольте проводить вас до каюты… Нет, что вы, мистер Тальбот, меня вовсе не затруднит!

— Но у вас же дела!

Вместо ответа он опять взглянул вверх.

— Мистер Виллис! Раз уж вас послали на топ, считайте, что вы отвечаете там и за людей, и за работу. Постарайтесь не лишить нас грот-мачты. Ну, мистер Тальбот, — бегом!

К своему удивлению, я обнаружил, что подчиняюсь этому молодому человеку с готовностью, какой не мог добиться от меня даже капитан Андерсон.

Более того, я проскочил через коридор, размышляя о комичности ситуации.

— Виллер, вы свободны. Мистер Бене, прошу садиться.

— Вы, сэр, хвораете. А я телом не болен, но вот насчет души дело обстоит иначе. Печаль наполняет мои

паруса. О прелести созданье несравненной, черты твои, бесспорно, совершенны!Я это сотворил, пока стоял полувахту. О, вспомнил, вот так: О прелести созданье несравненной, ты станом и чертами совершенна!Эти строки я выстрадал. Сочинилось целым куском… Печаль своим крылом да не коснется твоей души…«Крыло печали» — довольно удачно, не находите?

Сердце мое сжалось от страшного подозрения.

— Вы с «Алкионы»?

— Откуда же еще — среди этих пустынных вод? Изгнание отныне мой удел…А как вы относитесь к аллитерации? Мы, конечно, еще увидимся, но меня ждут на совещании у мистера Саммерса.

Он живо удалился. Я кликнул Виллера, который, как обычно, торчал неподалеку. Он помог мне снять плащ.

— Вы свободны, Виллер.

Молодой человек с золотыми кудрями и прекрасным лицом, который много недель провел в обществе мисс Чамли! Я испытывал острую тоску, о коей всегда думал, что поэты ее сильно преувеличили.

(11)

Я пришел в себя. Из кают с моей стороны коридора доносился непонятный, постепенно приближающийся звук. В дверь постучали, и обнаружился источник странного звука: плотник, мистер Гиббс, у которого к коленям были привязаны необычные кожаные подушечки.

— Простите, сэр, за беспокойство, но мне нужно проверить обшивку.

— Чего это ради?

Мистер Гиббс поскреб в рыжеватых волосах. На расстоянии в ярд я уловил запах спиртного.

— Дело в том… Простите, сэр, — корпус у нас, говорят, немного разболтался, что вообще-то неудивительно, ведь ему в обед сто лет.

— Да он гуляет, как старый башмак!

Мистеру Гиббсу, казалось, польстила моя осведомленность.

— Именно, сэр. И никак иначе. Ничего страшного, пассажирам беспокоиться не о чем. Удивительно, как это такой джентльмен, как вы, в море без году неделя, а уже разбираетесь, что к чему. Мистер Брокльбанк, когда я у него в каюте смотрел, не больно-то и понял, чего я делаю, но стаканчик мне за труды налил.

Мистер Гиббс сделал паузу, пожирая глазами бутылку бренди. Он опустился на колени и начал извлекать из-под кровати выдвижные ящики, что, учитывая ограниченное пространство, было нелегко.

— Какого черта вы там делаете, Гиббс? Осторожно, мои рубашки.

— Я, сэр, вам оснастку не испачкаю, мне только проверить… так, ага.

— Вы меня не слышите, что ли?

— Мне тут стыки проверить…

Речь его вдруг перешла в вопль. Пятясь, он выполз из-под койки, засунул пальцы в рот и застонал, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Что случилось, Гиббс?

Он продолжал раскачиваться и стенать, держа руку во рту.

— Бренди!

— Если это необходимо — хлебните. Господи, да вы пожелтели!