В никуда
Шрифт:
Она заглянула в карту.
– Около трехсот километров.
Я посмотрел на указатель.
– Надеюсь, дорога под гору. Иначе никак не дотянем. Может, выкинуть из машины косоглазого?
– Он нам нужен, чтобы качать бензин. И о чем мы только думали, Пол?
– Я думал, что у этой машины бак больше, а расход меньше. Если дойдет до крайности, остановимся, подождем дня и найдем работающую заправку.
Впереди, над плоским горизонтом, возникло марево света.
– Это что, Бонгсон?
– Должно быть, – отозвалась она.
Я снизил скорость и огляделся. Пустынный пейзаж показался мне знакомым.
– Вот
– Какого слона?
Несколько секунд я молчал.
– Это такое выражение. Так говорят те, кто первый раз видел сражение: "Я видел слона". – Я посмотрел по сторонам шоссе: именно здесь я впервые видел настоящий бой – утром в ноябре 67-го, на следующий день после Дня благодарения [59] .
59
Национальный праздник США. Празднуется в четвертый четверг ноября.
– Что это значит?
– Не знаю. Но к Вьетнаму не имеет никакого отношения. Может быть, восходит ко временам Рима, когда Ганнибал перешел со слонами Альпы. Я видел слона, – повторил я.
– Звучит почти мистически, – заметила Сьюзан.
Я кивнул:
– Самые большие мистики, самые верующие и самые суеверные люди на свете – это солдаты. Я видел, как перед боем мужики крестились и целовали распятие... клали в чехол каски патрон от "АК-47" – считалось, что это та самая пуля, которая должна была в них попасть. Прикрепляли к каскам туз пик, потому что у вьетнамцев это символ смерти. Да мало ли было всяких талисманов и ритуалов... И все, конечно, молились.
Сьюзан на мгновение притихла.
– Так здесь ты видел своего первого слона?
– Да, здесь я видел слона.
Она подумала и сказала:
– Мне кажется, когда нам стреляли в спину, я тоже различила слона.
– Тебя леденил страх, ты почувствовала, как пересохло во рту, сердце вырывалось у тебя из груди?
– Да.
– Значит, ты видела слона.
Впереди показался мост через реку Анлао. За ним раскинулся городок Бонгсон.
Сьюзан надела темные очки.
– Я похожа на местную?
Я посмотрел на нее в зеркальце заднего вида: расчесанные на прямой пробор длинные волосы, очки – в несущейся машине она могла сойти за вьетнамку. Я повернулся к мистеру Каму: он тоже мог сойти за вьетнамца, потому что и был вьетнамцем. Проблема была во мне.
Я снова посмотрел на Кама, и у меня возникло ощущение, что он собирается рвануть из машины, как только мы въедем в город.
Пришлось остановиться и обернуться к Сьюзан.
– У меня в чемодане есть кроссовки. Сними с одной шнурок и принеси сюда.
Она вышла из машины, открыла багажную дверцу и порылась в моем чемодане и в своем рюкзаке.
– А здесь холодно.
Я опустил стекло – мне показалось жарко. Но я не прожил здесь трех лет. Пахнуло знакомым запахом влажной ночи, земли и реки.
Сьюзан закрыла багажную дверцу и вернулась в салон. Она принесла кожаный шнурок с моей кроссовки и шелковую блузу с высоким воротом, которую надела поверх рубашки-поло.
Я взял кожаный шнурок и дал знак Каму наклониться вперед и завести руки за спину. Он все беспрекословно выполнял –
Я стянул ему большие пальцы, а свободный конец шнурка привязал ему к поясу.
Сьюзан подала мне темные очки.
– Пройдоха носил их день и ночь. Так что ты не будешь выглядеть слишком странно.
Очки я надел, но не мог избавиться от ощущения, что со своим немаленьким носом и вьющимися волосами больше похож на белого ростом в шесть футов, чем на миниатюрного вьетнамца.
Я включил передачу, и "ниссан" тронулся к реке.
– Видишь бетонные бункеры по углам моста? – спросил я у Сьюзан. – Их построили французы, а потом здесь несли дежурство американские взводы. Хорошая служба – лучше, чем в глуши. Кругом колючая проволока и минные поля. Раз в несколько недель вьетконговцы наведывались проверить, не спим ли мы. Они хотели взорвать этот мост, но так и не смогли прорваться через колючую проволоку и минные заграждения. Мины ставили еще французы, и у нас не было карты проходов. Так что когда красные подрывались, мы не могли оттащить их тела. Они так и лежали – кормили канюков и личинок мясных мух. Вонь стояла ужасная. А теперь ничего. – Я поднял стекло.
Сьюзан не ответила.
Мы пересекли впадающую в Южно-Китайское море реку Анлао. Я перешел на вторую передачу и глубже вжался в сиденье.
За мостом начиналась главная улица. С тех пор как я был здесь, город мало изменился. Те же опрятные оштукатуренные домики, повсюду пальмы. Бонгсон совсем не сильно пострадал от войны.
Когда-то здесь было много ресторанчиков, которые держали китайцы и индийцы, но теперь я не замечал вывесок с характерными именами. А солдатские бары, массажные салоны и бордели и в то время располагались на боковой улице – подальше от добропорядочных граждан.
Но зато теперь здесь стало много велосипедов и мотоскутеров. И что еще важнее, проезжали машины, так что мы были не одни.
– Там дальше, в конце города, был штаб национальной полиции, – сказал я. – В нем служили детки из известных семейств – так их спасали от армии. Те еще были садисты. Видишь каменную стену справа? И большие кованые ворота?
– Да.
– За ними – французское колониальное здание. Ратуша или что-то в этом роде. Однажды группа вьетконговцев просочилась в город и атаковала этот дом. Национальная полиция одних убила, других взяла в плен. Через несколько дней я с ребятами приехал на джипе посмотреть, что можно купить или обменять на черном рынке. Полицейские повесили на этих воротах дюжину красных. Некоторых сплошь в дырках, а других – живыми. И не за шею, а за большие пальцы рук. Южновьетнамская армия расстреливала пленных. Национальная полиция не отличалась столь добрым нравом.
Я посмотрел в зеркальце. Сьюзан отвернулась от ворот. А я так и видел, как на них болтаются повешенные.
– Воняло просто ужасно.
Она не ответила.
– Мы рассказали своему ротному, и он передал по команде. Полицейские были вне себя: как мы посмели вмешаться и испортить их наглядный урок? Пойми меня правильно – мы тоже были не ангелами. Но нельзя же переходить грань. Война есть война. Но это уже не война. С другой стороны, вьетнамцы так давно дрались и потеряли так много друзей и близких, что свихнулись задолго до того, как в этой стране появились мы.