В объятиях дождя
Шрифт:
Продолжая искоса наблюдать за чашкой с яблочным муссом, Матт выглянул наружу и был вынужден признать, что за семь лет он слышал и видел падение великого множества желудей. «Миллионы», – пробормотал он как раз в тот момент, когда очередной желудь со стуком отскочил от подоконника и спугнул ближайшую белку, застрекотавшую в траве с высоко поднятым хвостом. Ясность зрения была мимолетной, побочным продуктом действия таблеток. То же самое относилось к тишине. В какой-то момент он был готов на все или позволил бы им сделать с собой все что угодно, лишь бы успокоить гомон у себя в голове.
Оглядевшись по сторонам, он удовлетворенно отметил, что в его комнате нет мягкой обивки. Он еще не зашел так далеко. Это означало, что надежда еще остается. Пребывание здесь не означало, что он не может мыслить логически. Сумасшествие не делало его глупцом.
В отличие от других пациентов ему не требовалось объяснять, что он стоит на краю. Он уже давно чувствовал, что балансирует на узком каменном карнизе. Пропасть была глубокой, и объезда не предполагалось. Оставался только один способ пересечь ее. Здешние пациенты могли заглядывать в пропасть или смотреть назад, но для ее преодоления они были должны отрастить крылья и сделать затяжной прыжок. Большинство никогда не решится на это. Слишком болезненно, слишком неопределенно. Слишком много шагов нужно было пройти или забрать назад. Это он тоже понимал.
8
Имеется в виду фильм 1988 года, где Дастин Хоффман блестяще сыграл роль героя, страдающего аутизмом. – Прим. пер.
На самом деле был только один способ выйти отсюда живым – плотно упакованным в кузове санитарной машины и плавающим в торазине. Матт не видел ни одного пациента, который уезжал бы из клиники не привязанным к носилкам, подобно Гулливеру. Он слышал гудки, стук каблуков санитаров по кафельному полу, клацанье колесиков медицинской тележки с носилками по бетонной стяжке, звук раскрывающихся и закрывающихся раздвижных дверей в коридоре, а потом вой сирены, когда автомобиль уезжал прочь в свете прожекторов. Матт не мог допустить этого для себя по двум причинам. Во-первых, ему не нравился звук сирен, от которого начинала болеть голова. А во-вторых, он будет скучать по своему единственному настоящему другу – Гибби.
Гибби, известный в национальном медицинском сообществе как доктор Гилберт Уэйджмейкер, был семидесятилетним психиатром с длинными, свалявшимися седыми волосами до плеч, походкой вразвалочку, большими круглыми очками, часто скособоченными в одну сторону, грязными ногтями, которые всегда были слишком длинными, и сандалиями, из которых выглядывали скрюченные пальцы ног. Помимо своей работы, он любил ловить рыбу нахлыстом. По правде говоря, это было его личным болезненным пристрастием. Если бы он не носил именной бейджик и белый халат, его можно было бы принять за пациента, но в действительности – куда Гибби хотел вернуть большинство своих пациентов – он был единственной причиной, благодаря которой этих пациентов еще не унесли санитары.
Семнадцать лет назад недовольная медсестра прилепила ему на дверь листок желтой бумаги, вырванный из стенографического блокнота, и написала корявыми буквами: «Врач-шарлатан». Когда Гибби увидел записку, то снял очки и тщательно изучил ее, покусывая пластиковую дужку. Потом он улыбнулся, кивнул и вошел в свой кабинет. Через несколько дней он вставил записку в рамку, и с тех пор она висела на двери его кабинета.
В прошлом году он получил награду за жизненные достижения, врученную Национальным психиатрическим обществом, состоявшим из тысячи двухсот других врачей-шарлатанов. Во время благодарственной речи он упомянул о своих пациентах и сказал: «Иногда я не уверен, кто из нас больший псих – я или они». Когда смех улегся, он добавил: «Впрочем, нужно быть психом, чтобы понять другого психа». Когда ему стали задавать острые вопросы насчет применения ЭСТ в отдельных случаях, он ответил: «Сынок, не имеет особого смысла позволять психопату оставаться психопатом только потому, что ты не готов делать выбор между ЭСТ, медицинскими препаратами и общим благотворным влиянием на пациента. Все проверяется на практике, и если ты попадешь в «Спиральные дубы», то сможешь убедиться в этом». Несмотря на спорные методы лечения и, как считали некоторые, чрезмерное использование медикаментов, Гибби имел внушительный послужной список по возвращению худших из худших в удовлетворительное и почти нормальное состояние. Он возвращал детям отцов, а женам супругов,
Благодаря Гибби Мэттью Мэсон был еще жив и здоров, хотя и далеко не всегда. Второй причиной была коллективная память о мисс Элле Рейн. После того как Матт был принят на лечение семь лет, четыре месяца и восемнадцать дней назад, Гибби воспринял его дело как нечто личное для себя. То есть если он не мог или не должен был что-то делать в профессиональном смысле, он делал это на личном уровне.
Голоса в голове у Матта появлялись и исчезали. Правда, в большинстве случаев они появлялись. Пока он смотрел на откос речного рукава в 10:17 утра, голоса набирали силу. Он знал, что яблочный мусс утихомирит их, но весь прошлый год собирался с мужеством, чтобы пропустить утренний десерт. «Может быть, сегодня», – пробормотал он, наблюдая за тем, как моторный катер тянет за собой серфингиста на плавательной доске, а двое подростков на гидроциклах летят по водной глади в сторону реки. Вскоре за ними последовала белая гину почти шестнадцати футов длиной, толкаемая маленьким подвесным мотором в пятнадцать лошадиных сил. Матт сосредоточил внимание на гину: удилища, свешенные за борт, красно-белое ведерко с наживкой, урчащий мотор и двое подростков в оранжевых спасательных жилетах.
На скорости примерно двадцать узлов ветер теребил их рубашки и жилеты, но не волосы, потому что бейсбольные кепки были туго натянуты, надвинуты на уши и почти скрывали их короткую стрижку. Отец сидел на корме, положив одну руку на дроссель подачи топлива и упираясь в борт другой рукой; он одновременно следил за водой, направлением лодки и за мальчиками. Он сбросил газ, повернул к берегу и стал искать среди кувшинок открытое место или достаточно большой просвет, чтобы они могли разобраться в своих червяках, блеснах и воблерах. Матт смотрел на них, когда они проплывали под его окном, оставляя слабый кильватерный след среди водорослей и кипарисовых пней. Когда они скрылись из виду, звук прекратился, а вода снова стала гладкой, Матт сидел на кровати и размышлял об их лицах. Его озадачивало не то, что он увидел, а скорее то, чего там не было. Ни страха, ни гнева.
Матт понимал, что лекарства всего лишь одурманивают его, утихомиривают хор голосов в его голове и притупляют боль, но они мало что могли поделать с основной проблемой. Даже в нынешнем состоянии Матт знал, что медицинские препараты не могут и не смогут навсегда заглушить голоса. Он всегда это знал. Для него это был лишь вопрос времени, поэтому он делал все, что мог сделать со своими новыми соседями. Он подходил к ограде, протягивал руку и старался подружиться с ними. Увы, они не были слишком добрыми соседями.
Как-то Гибби беседовал с ним и спросил:
– Вы считаете себя сумасшедшим?
– Разумеется, – без особых размышлений ответил Матт. – Возможно, это единственное, что удерживает меня от безумия.
Наверное, именно это замечание привлекло внимание Гибби и заставило его проявить особый интерес к случаю Мэттью Мэсона.
Начиная со средней школы ему ставили всевозможные диагнозы, от шизофрении до биполярного расстройства, от психопатии до маниакально-депрессивного расстройства и долговременной или хронической паранойи. Личность Матта одновременно соответствовала и не соответствовала всем этим диагнозам. Подобно приливам и отливам за его окном, его болезнь наступала и отступала в зависимости от того, какое воспоминание голоса вытаскивали из его запертого шкафа. И он, и Такер разбирались со своими воспоминаниями, только по-разному.
Вскоре Гибби узнал, что Матт не является обычным шизофренически ориентированным маниакально-депрессивным психопатом с тяжелым посттравматическим стрессом и набором обсессивно-компульсивных расстройств. Он обнаружил это после одного из бессонных периодов Матта, продолжавшегося восемь дней.
Матт бродил по коридорам в 4:00 утра и не ощущал разницы между днем и ночью. Он мог стать агрессивным, драчливым или даже проявить самоубийственные наклонности, но Гибби зорко следил за этим. На восьмой день он пытался вести разговор с восемью голосами одновременно, и каждый из голосов соперничал за эфирное время. На девятый день Матт указал на свою голову, изобразил жест «Ш-ш-ш!» губами и указательным пальцем, потом что-то написал на клочке бумаги и передал Гибби.