В объятиях любви
Шрифт:
— В чем непохожей?
— Она знала, что будет чрезвычайно богатой герцогиней, а значит, соблазнительной приманкой для женихов. Поэтому она решила последовать примеру королевы Елизаветы.
Маркиз насторожился.
— Что ты хочешь сказать?
— Она поощряла ухаживающих за нею. Она заставляла их соперничать друг с другом, но она твердо решила, что никто, кроме нее, не будет владеть ее состоянием.
Маркиз улыбнулся.
— Иными словами, она решила стать «герцогиней-девственницей»! <По аналогии с «королевой-девственницей»,
— Не совсем так! — ответил Чарли. — Искатели ее руки прибывали не только с Британских островов, но и из других мест, не находившихся под владычеством Наполеона. Некоторые становились ее любовниками, но она никому из них не позволила сделать ее своей женой.
Маркиз рассмеялся.
— Она кажется мне интересной. Пожалуй, я приму ее приглашение, — Все это действительно было бы забавным, если бы она, становясь старше, не превращалась бы в тирана. Иногда ее называют Цирцеей или Медузой.
— А какова она теперь? — поинтересовался маркиз.
— Я ничего о ней не слышал в последние годы, — ответил Чарли. — Мой отец говорил о наследнице лишь потому, что всегда восхищался старым герцогом. Он говорил, что власть ударила ей в голову и она превратилась в ужасное создание — женщину, совершенно безжалостную, лишенную сердца.
— Какие сильные слова! — насмешливо сказал маркиз.
— После таких слов отца она представлялась мне чем-то средним между Леди Макбет и Королевой амазонок.
Маркиз вновь рассмеялся.
— После всего, что ты рассказал мне, я определенно приму приглашение герцогини.
— Я думаю, это будет ошибкой.
— Ошибкой? — повторил маркиз. — Но почему?
— Потому что несколько лет назад, когда ее красота начала увядать, она оставила свет и переселилась сюда, в Гримстоун.
— Вот почему, наверное, я никогда не слышал о ней, — предположил маркиз.
— Во время войны мы вообще не могли ни о ком слышать!
— Это верно, — согласился маркиз. — И все же то, что ты рассказал мне, заинтриговало меня.
— Я так и предполагал, — ответил Чарли, — но в последнее время до меня доходят слухи об очень неприятных происшествиях в Гримстоуне. Это говорит о том, что тебе следовало бы держаться от нее подальше и изложить свои претензии в письме, а не в личной беседе.
— Ты возбуждаешь во мне все большее любопытство, — подхватил маркиз, — я уже с нетерпением ожидаю встречи с этой Горгоной, если она действительно напоминает ее.
— Я пытаюсь вспомнить все, что слышал о ней, — сказал Чарли, хмуря брови. — Но ты знаешь, как бывает, когда слышишь о человеке, с которым не знаком лично. В одно ухо влетает и в другое вылетает.
— Так ты слушаешь меня обычно, — поддразнил его маркиз.
— Нет, серьезно! — сказал Чарли. — Я помню по крайней мере, что ее стараются избегать все приличные люди в округе, и поговаривают об оргиях в Гримстоуне, шокирующих даже участников.
— Кто бывал там из тех, кого мы знаем? — спросил маркиз.
— Мне
— Бог мой! Этот старина Руе! — воскликнул маркиз.
— Он самый! У него отвратительная репутация, как ты хорошо знаешь!
Они говорили о распущенном пэре, часто посещавшем самые мерзкие и отвратительные публичные дома в Лондоне, особенно те, которые предлагали «экзотические наслаждения», не привлекавшие ни одного приличного человека.
Маркиз, вновь задумавшись, смотрел на письмо, и Чарли сказал:
— Поступай, как я советую, Мервин, и потребуй у нее письменных объяснений случившегося. Не принимай ее приглашения.
— Я не настолько малодушен! — возразил маркиз. — Все, что ты рассказал, лишний раз убеждает меня, что разумнее будет произвести «разведку местности» самому. Более того, если она действительно такова, как ты описал, мне следует защитить от нее моих арендаторов.
Чарли пожал плечами:
— Решай сам, — сказал он. — Но если тебе придется провести вечер с Дагенхэмом и ему подобными, меня потом не обвиняй!
Маркиз прошел к своему столу.
— Я сейчас же пошлю грума доложить ее светлости о моем визите сегодня около шести вечера. Не уезжай в Лондон, Чарли. Дождись меня здесь, и завтра я угощу тебя новыми впечатлениями, которые, надеюсь, будут столь же драматичны, как ты предрекаешь мне!
Говоря это, маркиз сел за стол и, взяв гусиное перо, сказал:
— Поскольку я не хочу, чтобы ты скучал в мое отсутствие, я советую тебе пригласить друзей на ужин. Боюсь, повар совсем обленится, если мы не будем задавать ему работы.
— Я устрою званый ужин, — улыбнулся Чарли. — Когда ты будешь пить плохой кларет — поскольку ни одна женщина не способна выбрать хорошее вино — и беседовать с Дагенхэмом или наблюдать какой-нибудь эксцентричный порок, от которого тебя будет выворачивать, вспомни, что я наслаждаюсь в это время твоим лучшим шампанским.
Маркиз не отвечал. Он лишь подписал свою записку красивым размашистым росчерком и, прочитав написанное, позвонил серебряным колокольчиком, стоявшим на столе.
Он вручил записку слуге, поручив ему немедленно послать грума в Гримстоун.
Ему показалось, что в глазах слуги промелькнуло испуганное выражение, но он не был уверен в этом.
Маркиз упрекнул себя за разыгравшееся воображение и, когда дверь за слугой закрылась, сказал, обращаясь к Чарли:
— Кстати, сколько лет теперь герцогине?
— Она, должно быть, уже в возрасте, — ответил Чарли. — Сорок пять или больше, но все еще, я думаю, играет роль недоступной. Всегда найдутся охотники, каков бы ни был возраст женщины, если она достаточно богата.
— Я знал, что ты откровенен, по крайней мере со мной, — заметил маркиз, — но твой рассказ кажется мне безумной фантазией. Меня поражает то, что не ты один говоришь о ней, как о воплощении дьявола. Так же полагает и Джексон.