В объятиях любви
Шрифт:
Затем решительно справившись с собой, она высморкалась, вытерла глаза и сказала:
— Этого следовало ожидать, но все равно известие потрясло меня. Я хочу попросить вашего дядю отвезти меня в его двуколке и отслужить заупокойную службу.
— Когда она умерла? — спросила Аспазия.
Она знала все о сестре Марфы, Фло, которая болела уже несколько лет, находясь все время при смерти, но неизменно приходя в себя каждый раз, когда близкие теряли надежду на ее спасение.
— Три дня тому назад! — ответила Марфа. — Неужели они не могли сообщить мне раньше!
Она
— Я сомневаюсь, что они вообще сообщили бы мне, если бы им не нужен был священник. Без него они не могут похоронить ее.
— Я пойду скажу дяде Теофилу, что вам сейчас же нужно ехать в Большой Медлок, — сказала Аспазия, — а Джерри заложит двуколку, пока ты будешь одеваться.
Говоря это, Аспазия незаметно подложила письмо под чайный поднос и, поднявшись из-за стола, подошла к Марфе, чтобы обнять ее за плечи.
Она наклонилась к ней и поцеловала ее в щеку, успокаивая служанку:
— Я сочувствую тебе, Марфа. Это большой удар для тебя.
Я знаю, как добра ты всегда была к Фло и как любила ее.
В то же время Аспазия подумала, что для Марфы смерть сестры милосердное облегчение.
Фло была из тех, кто постоянно жалуется на что-либо, и Марфе, несмотря на постоянную занятость, приходилось часто ходить за три мили в Большой Медлок и обратно лишь для того, чтобы выслушивать жалобы ее сестры на недуги, половина из которых были воображаемыми.
— Там есть холодное мясо вам на обед, мисс Аспазия, — сказала Марфа своим обычным решительным тоном, поднимаясь со стула, — и я приготовила салат. Если вы поставите через два часа в печь картошку, она приготовится к тому времени, когда вы и господин Джерри проголодаетесь.
— Не беспокойся о нас, — сказала Аспазия. — Я пока .соберу цветы в саду для могилы твоей сестры.
— Спасибо вам, — ответила Марфа. — И не думайте о посуде. Я помою ее, когда вернусь.
Она поспешила из дома, забыв о своей минутной слабости, готовая справиться с возникшей бедой. Она всегда так поступала в любых трудных ситуациях, какие только могли припомнить близнецы, находившиеся на ее попечении.
Лишь когда Аспазия и Джерри проводили дядю, выезжавшего на своей двуколке с Марфой, сидевшей рядом, Аспазия вспомнила о письме под чайным подносом.
Возвращаясь вместе с Джерри в дом, она сказала:
— У меня возникла идея!
— Какая? — спросил он.
— Я хочу поговорить с герцогиней и попросить ее пересмотреть свое решение.
— Ты не сделаешь ничего подобного! — строго возразил ее брат, — Есть надежда, пусть слабая, что она окажется доброй и разумной, если поймет, как много дядюшка Теофил значит для людей в деревне.
— Доброй? — сказал Джерри. — Что ты говоришь? Мы же знаем, какова она на самом деле. Вспомни об Альберте Ньюлендзе.
Аспазия пожала плечами.
— Мы не уверены, что это сделала герцогиня.
— Но, несомненно, это было сделано по ее указанию.
— Откуда нам знать? Так сказал Боллард, он должен был так сказать, но она, возможно, и представления не имеет о том, что он сделал. Я не верю, что какая-либо женщина может быть
— Нам нечего терять, — убеждала Аспазия. — Дяде Теофилу приказали уходить, а это значит, что мы должны искать, где нам жить, а тебе придется оставить Оксфорд. По сути дела, если ты не найдешь какую-либо работу, мы, несомненно, будем голодать. Лично я предпочитаю встать на колени и призывать к милосердию.
— Если ты сделаешь это, она просто пнет тебя.
— Мы слышали все эти истории о ней с самого детства, — рассуждала Аспазия. — Но мы никогда не видели ее, ты же знаешь, что деревенские жители все преувеличивают, потому что им больше не о чем говорить.
— Я слышал многое, о чем не слышала ты, — сказал Джерри.
— О чем именно?
— О вечеринках, которые она устраивает у себя.
— Я тоже слышала о них, но ты же знаешь, что люди в нашей деревне считают пиром Сатаны любую вечеринку, где пьют и танцуют. Они очень наивны и необразованны. Большинство из них не умеют читать и поэтому слушают сплетни, которые затем преувеличивают и преувеличивают, как это делали рассказчики с самых древних времен.
Джерри рассмеялся.
— Ты хорошо умеешь убеждать, Аспазия, но я все равно не позволю тебе идти туда.
— Одно я знаю точно, — сказала Аспазия. — Тебе самому нельзя показываться ей.
— Конечно, нельзя.
— Так что же, ты предпочтешь, чтобы нас выбросили на улицу без единого пенни, без возможности выразить хоть какой-то протест?
Ее брат в волнении мерил шагами комнату.
— Я уверен, что Гримстоун-хауз не место для тебя.
— Откуда ты знаешь? Ты ведь никогда там не был.
— Конечно, нет. Но то, что я слышал…
— То, что ты слышал! — насмешливо повторила Аспазия. — Люди здесь, в Малом Медлоке, сделали из герцогини прямо-таки дьявола в женском обличье просто потому, что им не о чем больше говорить. Если она устраивает вакханальные оргии, хотела бы я знать, кто принимает участие в них. В округе немного народа, кто хотя бы понаслышке знает, что это такое.
«Действительно, — признал про себя Джерри, — у нас мало соседей».
Когда они с Аспазией ездили по округе на лошадях, которых они сами объезжали и которые были единственным их транспортом, они часто гуляли по два или три часа, не встречая ни души.
Они держались вдали от Гримстоун-хауз и от земель, которые обрабатывались людьми герцогини. Однако в поместье были леса и широкие открытые пространства, поросшие лишь папоротником и кустами утесника, где не было и признаков человеческого обитания. Там они чувствовали себя, как часто говорила Аспазия, словно на Луне.
— Не по душе мне твоя затея, — не унимался Джерри. — Я чувствую, что этого не надо делать, я должен остановить тебя.
— Я поеду! — твердо сказала Аспазия. — Если она откажет мне, что ж, нам не будет хуже. Но вдруг я смогу как-то повлиять на нее. В конце концов она ведь женщина. Должна же она понимать, что такому пожилому человеку, как дядя Теофил, невозможно начинать новую жизнь в другом месте.