В объятиях принцессы
Шрифт:
Луиза бросилась в воду, даже не потрудившись снять сапоги, и помогла протащить массивное тело по мелководью. Кровь продолжала струиться по лицу графа.
– Он дышит? – спросила она. – Жив?
– Сердце бьется. Помоги мне вытащить его на берег. Эта туша просто каменная.
Пенхэллоу подхватил графа за плечи, Луиза за ноги – паника прибавила ей сил, – и они вместе выволокли массивное тело на берег.
– Черт! Кажется, он не дышит! И еще эта рана на голове. Давай перевернем его!
Луиза достала платок и приложила к ране. Лицо графа было
– Дыши! – заорала она. – Это я, Маркем. Ты должен дышать. – Она подняла беспомощный взгляд на Пенхэллоу: – Сделай что-нибудь!
– Помоги его перевернуть. Думаю, пара хороших ударов по спине лишними не будут.
Она схватила Сомертона за плечо и крикнула в ухо:
– Дыши, идиот! Я приказываю тебе дышать!
Граф неожиданно дернулся, и Луизу отшвырнуло в воду.
– Переворачиваем его! Сейчас.
Она выбралась на берег, взялась за одно плечо, и вместе они перевернули тяжелое тело, из которого после удара по спине начали извергаться потоки воды и рвоты. Послышался негромкий стон.
Жив!
Луиза была покрыта кровью, рвотой и тиной, но ей было все равно. Главное, он жив, он дышит. Они все решат. Она переживет все, но не смогла бы пережить его смерть.
Она расстегнула воротник рубашки, ослабила узел на шейном платке, потом развязала и отбросила его в сторону. Перед ее лицом появилась рука, протягивающая чистый носовой платок. Подняв глаза, Луиза увидела дядю.
– Жив, – сообщила она, – дышит.
– Вот и ладно, – вздохнул Оливия. – Везучий, черт.
Глава 21
Сквозь узкие щели между неплотно задернутыми шторами проникал солнечный свет. От этого голова болела нещадно.
Он зажмурился. Так намного лучше.
– Может кто-нибудь задернуть чертовы шторы? – проворчал он, не обращаясь ни к кому конкретно. В комнате было прохладно и пахло розами. Он вспомнил, что на прикроватном столике стояла ваза. Вспомнил и сами цветы – желтые с розовой каймой, словно их окунули во… что-то розовое… или красное… Короче, во что-то окунули.
Его лба коснулась нежная рука.
– Они задернуты, – проговорил знакомый голос. Голос Маркема, только мягче и добрее, чем обычно.
– Они не задернуты. Там щели. А в них свет.
– Боюсь, с этим я ничего не могу поделать. Ты сильно ушиб голову, и свет еще какое-то время будет резать глаза.
Удар по голове. Теперь он вспомнил. Берег реки. Элизабет, Пенхэллоу, его сын, Олимпия.
И сразу нахлынуло ощущение потери. Он тонул в нем, не мог дышать.
Маркем.
– Где я? – прошептал он.
– Мы все еще на вилле Анджелини и останемся здесь, пока ты не сможешь путешествовать.
Конечно. Он знал это. Головная боль, тошнота, головокружение. Кто-то будил его, давал воды, и он снова засыпал. Потом его опять будили. Слишком скоро.
Сотрясение мозга. Кажется, доктор это так называет. У него непорядок с мозгами.
Он подвинул руку, лежащую
– Ты давно здесь? – спросил он.
– Я никуда не уходила.
Прошло еще какое-то время, он опять открыл глаза, и на этот раз свет не вызывал такую резкую боль. Теперь мысли послушно следовали одна за другой, ну, или большинство из них. Он на вилле Анджелини. Он проиграл сражение. И у него повредились мозги. Рядом с кроватью стоят розы. И Маркем тут.
Он закрыл глаза и позвал:
– Маркем!
– Сэр?
Послышалось шуршание одежды, и его руки коснулись ее пальцы. Он сжал их, проверяя силу.
– Теперь ты должен называть меня Луизой, – сказала она.
– Ты всегда будешь для меня Маркемом.
Она не ответила. Сомертон открыл глаза. В комнате царил полумрак, но он разглядел ее силуэт. Она сидела совсем близко.
– Знаешь, Маркем…
– Луиза.
– Луиза, рассудок ко мне вернется?
– Конечно. Я в это верю. Еще неделя, и мы сможем отсюда уехать.
Неделя. Черта с два он проведет в этой постели еще неделю.
– Где мой сын? – спросил он, и при слове «сын» на него навалилась черная тяжесть, густая маслянистая субстанция горя, поражения, потери, понимания своей неправоты.
– Филипп со своей матерью и лордом Пенхэллоу находятся неподалеку. Насколько я понимаю, они ждут окончательного решения лондонского суда, чтобы пожениться.
– Она ждет ребенка.
– Да, я знаю.
– Это, разумеется, его ребенок. Это хорошо… Хотя я на мгновение подумал… – Он отвернулся. – Был небольшой шанс… Я вел себя плохо, недостойно. Когда я понял, что она беременна, и она сказала, что это ребенок Пенхэллоу, у меня в голове помутилось. Нет, я бы не ударил ее. Никогда. Я просто хотел… не знаю, чего я хотел. Возможно, убить себя.
– Вы часто вели себя плохо, милорд, но, думаю, теперь вы избавились от этой вредной привычки.
Сомертон снова закрыл глаза.
– Да. Она получит все, что захочет. Только пусть разрешит мне иногда видеть его. Моего сына. Я должен знать, что у него все в порядке.
У его губ оказался стакан. Сомертон послушно выпил воду и заснул.
В его руке маленькая ручонка.
Это было первое, что он отметил, когда открыл глаза. Он повернул голову и увидел встревоженные глазенки сына. На мгновение Сомертону показалось, что он смотрит на себя, только маленького.
– Филипп.
– Ты проснулся, папа?
– Да. Почему ты здесь?
Послышался шелест шелка и женский голос:
– Я привезла его, милорд. Он хотел вас видеть.
Сомертон закрыл глаза.
– Элизабет.
– Папа, мне очень жаль, прости меня, пожалуйста, – торопливо заговорил Филипп. – Я не хотел толкать тебя. Я только хотел, чтобы ты бросил нож и не сделал больно дяде Роналду.
– Ты все правильно сделал, малыш, – прошептал Сомертон. – Храбрый мальчик.
– У тебя сильно болит голова, папа?