В объятиях прошлого. Часть 3

Модильяни Лиана

Не дождёшься, – быстро прошептала та, – точно не с тобой.

Энн сидела тихо, боясь встретиться глазами с учителем. Она сама не знала, почему этот человек заставлял так часто биться её сердце, а от одного его взгляда её руки холодели, и дрожь пробирала до костей. И вот он снова посмотрел на неё. Она почувствовала, что теряет дар речи.

Возможно, у кого-то из вас есть иная точка зрения ? – господин Файар остановился рядом с Энн. – Я хотел бы услышать ваше мнение, мадемуазель Морель.

Мадлен,

весьма довольная своим выступлением и собой, обернувшись, смерила Энн взглядом с головы до ног и презрительно хмыкнула.

Послушаем нашу тихоню, – громко шепнула она на ухо своему соседу, одинокому молодому человеку, находившемуся, по его словам, на грани нервного истощения. – Интересно, а она сама понимает смысл своей заумной болтовни ?

Энн, разумеется, услышала слова Мадлен, и они отлично помогли ей собраться с мыслями.

Я полагаю, – начала она, – что наслаждение спокойствием и жизнью, свободной от мирских забот, созерцательное безмятежное восприятие мира, может оказаться мечтой многих вдумчивых людей, ищущих в одиночестве и тишине единение с природой.

Господин Файар, слегка прищурив глаза, внимательно слушал свою лучшую ученицу, вникая в каждое сказанное ей слово.

Мне представляется интересным, – продолжала Энн, – изложить, как предложенная вами тема отражена в древней и средневековой японской поэзии.

Учитель слегка улыбнулся. Именно японская поэзия серьёзно увлекала его в течение последних нескольких лет.

Так, к примеру, образ замёрзшего чахлого тростника на морском берегу подчёркивает красоту и привлекательность затаённой печали и одиночества. Увидеть скрытое и сокровенное в замёрзшем и заледенелом, в блёклом и бесцветном, узреть красоту природы было смыслом творения японских поэтов.

Весь класс слушал Энн в полном молчании.

Странствующие монахи и поэты испытывали одиночество и чувство заброшенности, когда смотрели на падающие листья и идущий снег, но они представляли себе цветущую вишню и весеннюю зелень. Они учились положительно воспринимать, на первый взгляд, незаметные, но неизбежные признаки разрушения красоты, которые приносит время. Постепенно они приходили к такому состоянию души, при котором одиночество и разрушение приобретали особую красоту, а простая, аскетичная жизнь воспринималась как утончённая и благородная.

Энн легко и с удовольствием вспоминала всё то, что было внимательно и с увлечением прочитано ею много лет назад.

Когда я смотрю вдаль,

Я не вижу ни цветков вишни,

Ни пёстрых листьев,

Только убогую лачугу на берегу

В сумерках наступающей осенней ночи¹⁴, -

продекламировала она.

В этом стихотворении, – пояснила Энн, – описывается пустота, как идеальная форма красоты, так как, рисуя унылый осенний пейзаж, поэт противопоставляет ему цветы

вишни и листья, радующие своими оттенками.

В классе по-прежнему царила мёртвая тишина.

Если бы люди жили вечно в этом мире, никогда не старея, то всё вокруг утратило бы свою способность волновать, трогать нас за самые тонкие струнки нашей души ! Ведь именно неопределённость и недолговечность и составляют ценность человеческой жизни.

Наша жизнь – росинка.

Пусть лишь капелька росы

Наша жизнь и всё же¹⁵… -

прочитала Энн очередной отрывок.

Роса – обычная метафора бренности жизни, так же, как вспышка молнии, пена на воде или быстро опадающие цветы вишни. «И всё же…», – повторила Энн отрывок из стихотворения, – этот намёк, эта недоговорённость, это молчание…

… красноречивей любых слов, – не смог удержаться учитель, решив поддержать Энн.

У всех живых существ – своё чувство времени. У черепахи – свой век, он для неё – как для майской мухи прожить с утра до вечера, – продолжила довольная Энн, – а летняя цикада не ведает ни весны, ни осени. Какое это великолепное неторопливое чувство – прожить один единственный год в полной безмятежности !

Раздражённая повышенным вниманием учителя к Энн, Мадлен нарочно уронила учебник на пол, нарушив идеальную тишину в классе. Но господин Файар бросил на мадемуазель Крапо взгляд, преисполненный такого искреннего негодования, что та сразу опустила глаза в пол и решила сидеть тихо.

Мне очень приятно, – Франсуа-Ксавье Файар с восхищением смотрел на Энн Морель, – что среди вас нашёлся человек, который сумел так глубоко и необычно подойти к сути столь сложных понятий.

Энн была необычайно рада. В своё время, зная интерес своего отца к японской поэзии, она часами старательно изучала произведения японских авторов, вместо того, чтобы почитать какой-нибудь роман, а то и вовсе отправиться с подружками в кино. Тогда Энн стремилась завоевать внимание и расположение своего отца, на которого ей так хотелось произвести впечатление, при случае процитировав кого-либо из японских классиков и сделав при этом необычный комментарий по поводу восточной духовности. Маленькая девочка, мечтавшая заслужить похвалу своего папы, который так и не нашёл времени пообщаться с ней, выросла человеком с богатым внутренним миром и глубокими литературными познаниями.

* * *

Прошло несколько месяцев. Энн часто оставалась после занятий, чтобы побеседовать с преподавателем философии. Они разговаривали на самые разные темы, обсуждая живопись и архитектуру (в последнее время Энн всё чаще подумывала стать дизайнером), литературу и музыку. Господин Файар общался с ней почти на равных и с большим интересом выслушивал её зрелые суждения, забывая о солидной разнице в возрасте между ними: Энн не только прекрасно училась, но и была намного начитанней своих сверстниц.