В Объятиях Соблазна
Шрифт:
Несколько долгих мгновений мы молча смотрели друг на друга, боясь пошевелиться. В огромных синих глазах Элизабет плескались гнев, боль, растерянность. Искусанные губы подрагивали, дыхание вырывалось со свистом. Я беспомощно открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба. Черт, и это все, на что ты способен, красноречивый ты наш?!
Наконец, я откашлялся и сделал неуверенный шаг вперед. Элизабет тут же отшатнулась, вжалась в стену. Ее всю трясло, взгляд заметался по сторонам.
— Элизабет, послушай… — начал я хрипло, протягивая к ней руку.
— Нет! — выдохнула с какой-то обреченностью. — Даже не думай… Не смей!.. Я не желаю тебя видеть!
Голос ее сорвался, в уголках глаз блеснули слезы. У меня сжалось сердце. Проклятье, я ведь так и знал! Знал, что она возненавидит меня. И все равно пришел, все равно решил давить и настаивать. Ну не скотина ли?
— Элизабет, умоляю, дай мне сказать! — взмолился я, шагнув ближе. Губы пересохли, руки дрожали. — Я… Я просто хотел извиниться. За все, что наговорил, за то, как вел себя. Знаю, я последняя сволочь. Ты имеешь полное право презирать меня. Но пойми, я…
— Ничего не желаю понимать! — отрезала она с неожиданной яростью. Щеки вспыхнули алым, ноздри затрепетали.
— Ты… Ты унизил меня! Опозорил перед всеми! Разрушил мою репутацию, мою жизнь! Как ты мог?! За что?!
Она сорвалась на крик и осеклась, закусив дрожащую губу. По впалым щекам потекли слезы. Плечи поникли, дыхание стало рваным и хриплым. В этот миг Элизабет казалась такой юной, такой ранимой. У меня защемило сердце. Невыносимо было видеть ее сломленной. И вдвойне страшнее — осознавать, что я сам довел ее до этого. Своей грубостью, страстью, неумением обуздать гнев.
— Элизабет… — прошептал я надтреснуто, качнувшись к ней. — Я не хотел… Правда, не думал, что все так обернется. Ты сводила меня с ума, я места себе не находил. Ревновал, бесился, ненавидел всех, кто смел на тебя смотреть. Вот и сорвался. Позволил злости взять верх. Господи, да я сам себя презираю! Ты… Ты заслуживаешь лучшего. Не такого подонка, как я.
Под конец голос сорвался, и я умолк, опустив голову. Щеки горели, в ушах шумела кровь. Стыд и вина жгли нестерпимо, раздирали нутро когтями. Я весь сжался, готовый к очередному удару. К гневной отповеди, потоку оскорблений. И знал — заслужил, даже не стану уворачиваться.
Но их не последовало. Вместо этого Элизабет судорожно всхлипнула и порывисто шагнула ко мне. Вскинула подбородок, посмотрела прямо в глаза. В потемневших от слез радужках читались боль пополам с какой-то мрачной решимостью.
— Марко, послушай меня, — произнесла она тихо и веско. — Я… Я понимаю. Ты не железный. И у тебя, как у любого мужчины, есть потребности. Желания, с которыми порой невозможно совладать. Возможно… возможно, я и сама отчасти виновата. Дразнила тебя, провоцировала, играла с огнем. Но пойми — это не повод срываться и вести себя как скотина! Не повод унижать женщину, ломать ее волю!
Я застыл, потрясенно глядя на нее. Господи, что она такое говорит? Неужели… неужели готова понять и простить? Отпустить мне грехи, дать второй шанс? От этой мысли
— Элизабет, клянусь, этого больше не повторится! — горячо зашептал я, комкая в руках край рубашки. — Я… Я обещаю держать себя в руках. Уважать тебя, прислушиваться к твоим желаниям. Даже если порой будет невмоготу. Ты… Ты слишком много значишь для меня.
Последние слова дались с трудом. Словно я вывернул наизнанку само нутро, выставил на обозрение трепещущее сердце. Впервые в жизни я говорил настолько откровенно. Искренне, без ужимок и экивоков. И знал — лучше гореть со стыда, чем держать это в себе.
Элизабет смотрела на меня во все глаза. Щеки ее пылали, грудь часто вздымалась. Казалось, она вот-вот что-то скажет, или разрыдается вновь. Но вместо этого она лишь прикрыла ресницы, сглотнула ставший комок в горле. А потом…
Потом ее пальцы разжались, и на пол упал измятый носовой платок, влажный от слез, пролитых этой ночью. Едва слышно звякнули жемчужины, зашуршали многочисленные юбки. Элизабет, пошатываясь, двинулась прочь.
Прочь от меня, прочь от моих слов и обещаний. Плечи ее мелко тряслись — то ли от холода, то ли от сдерживаемых рыданий.
— Прости, Марко, — глухо донеслось напоследок. — Этого недостаточно. Ничего уже не исправить. Я… Я хочу, чтобы ты ушел. Оставь меня, прошу.
И она скрылась за поворотом, оставив меня стоять в гулкой пустоте коридора. Один на один со своей виной, раскаянием и только что отвергнутой любовью.
* * *
Горько усмехнувшись, я пнул с досады валявшийся на полу носовой платок. Белоснежный батист был весь измят, пропитан ее слезами. Последнее напоминание о случившемся кошмаре.
Покачав головой, я подобрал платок и бережно разгладил его. Поднес к лицу, вдохнул слабый аромат ее духов, смешанный с терпкой влагой слез. Сердце зашлось в приступе мучительной нежности. Даже сейчас, опозоренная и раздавленная, она оставалась для меня самым желанным и недоступным созданием на свете. Моей несбыточной мечтой, моим проклятием.
Тряхнув головой, я спрятал платок в карман. Ничего, это еще не конец. Да, я облажался, причинил Элизабет боль. Но я все исправлю. Искуплю вину, верну ее расположение. Даже если ради этого придется пойти на любые жертвы. На все унижения и испытания, какие только можно вообразить.
Решительно развернувшись, я взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ворвался в кабинет, сдернул со спинки стула сюртук. Так, отлично. Первым делом нужно придумать, как загладить скандал.
Застегивая на ходу пуговицы, я спустился вниз, в гостиную. Там уже собралась небольшая кучка перешептывающихся, сонных куртизанок. Похоже, некоторые девушки уже вернулись с маскарада, но сил на сплетни у них не осталось. Устало развалившись на диванах, они лишь скользнули по мне мутными взглядами.