В объятьях олигарха
Шрифт:
— Это укол, — возразил я важно. — Доктор лечит от сухостоя. Здравствуй, И за, дорогая.
В комнате горела тусклая лампа на потолке, Изаура Петровна смотрела на меня ошарашенно.
— Что он тебе вколол? Неужели препарат «Ц»? А ты знаешь, что после этого вообще никогда мужиком не будешь?
— Так надо, — сказал я. — Леонид Фомич распорядился. Чтобы я не шалил…
— Витя, ты в своем уме?
— А что? Потеря небольшая. Зато больше времени останется для работы над книгой… Иза, ты вроде какая–то расстроенная? Что–нибудь случилось?
Пригорюнилась. Стала задумчивой. Прежде я ее такой не видел.
— Хочешь знать? Да зачем тебе?
— Все же не чужие. И хозяин у нас общий.
Оказалось, именно в хозяине все дело. Оказалось, срок пребывания Изауры Петровны на месте любимой жены незаметно подошел к концу. И хотя это не было для нее большим сюрпризом, она знала, что так кончится, все же по- женски была уязвлена и огорчена. Появилась на горизонте некая молодая итальянка Джуди из посольства. Между прочим, шлюха высокого полета, чуть ли не племянница господина посла. Появилась не вчера, месяцев несколько назад, Оболдуев ездил к ней, иногда ее потрахивал, но Изаура Петровна не придавала этой связи большого значения. Оболдуева не тянуло на западных окультуренных шлюх, пересекался с ними разве что из спортивного интереса. Серьезная связь с иностранкой к тому же противоречила его имиджу крутого руссиянского патриота. А для него это было святое. Каждую свою очередную жену он обязательно собственноручно крестил, затем с ней венчался, а после этого, если, допустим, с любимой женой приключался несчастный случай, заказывал богатейший сорокоуст в храме Христа Спасителя, где на благодарственной стеле среди имен прочих глубоко набожных спонсоров высечено и его имя.
— Я думала, так, баловство, для слива дурнинки, ан нет, ошиблась девочка. Тут посерьезнее.
— Почему так считаешь?
— Он уже предложение сделал, мне осведомитель донес.
Я немного удивился, хотя давно понял, что жизнь таких людей, как Оболдуев, протекает не по тем законам, какие годятся лишь для нас, мелких букашек.
— Как он мог сделать предложение, если у него есть жена?
— Милый, не строй из себя идиота.
Я пересел с пола на стул. Голова слегка кружилась, но в общем чувствовал себя неплохо, примерно как на высоте десять тысяч метров над землей. Изаура Петровна протянула сигарету.
— С травкой?
— Только для запаха. Кури, не бойся.
Я закурил, не побоялся. К Изауре Петровне испытывал сложное чувство, вроде как мы с ней в чем–то породнились — породистая куртизанка и бывший литератор.
— И что теперь собираешься делать?
— А что мне делать? Ничего не собираюсь… Честно говоря, раньше подумывала устроить ему напоследок такую гадость, чтобы навек запомнил. Увы, не в моих это силах. У нас с тобой, миленький, одна дорога — в клинику Патиссона.
Сказала без горечи, даже с лукавым блеском в глазах. Может, действовала травка, а может, была мудрее, чем я о ней думал. У меня тоже от пары затяжек приятно посветлело в башке.
— Почему ты думаешь, что нас заберут в клинику?
— Не думаю, знаю. Тебя чуть попозже, меня чуть раньше. Я подслушала. Доктор два дня его обхаживал, чтобы тебя немедленно отправить, но Оболдуй уперся. Он тебя еще не на полную катушку раскрутил. Пока книгу пишешь,
— А в клинике что с нами сделают?
— Ничего особенного. Примерно то же, что здесь. Сперва опыты, потом разборка на органы. Если они в порядке.
— Какие опыты?
— О-о, Герман Исакович гений. Он из людей производит таких маленьких послушных зверьков. Или наоборот, злобных неуправляемых тварей, зомби. Зависит от спроса, от количества заявок. У него экспорт по всему миру.
— Иза, ты бредишь?
— Я — нет. Витя, неужто до сих пор в облаках витаешь? Протри свои слепенькие глазки. После того, что ты натворил, у тебя не осталось ни единого шанса. Впрочем, его и раньше не было. Кто угодил в эти сети, тот обречен.
Беззаботность, легкий тон, с каким она произносила страшные, в сущности, слова, могли, конечно, свидетельствовать об умственном повреждении, но я не сомневался, что она права. Мы все теперь жили на острове доктора Моро, раскинувшемся между пяти морей.
— По–твоему выходит, нам надо сидеть и покорно ждать, пока за нами придут?
— Почему? Можешь потрепыхаться. Патиссон обожает, когда трепыхаются. Он это называет «живучая протоплазма, с хорошим резервом сопротивляемости». Ему это в кайф как ученому… Мы с тобой сами виноваты, любимый.
— В чем?
— За легкими денежками погнались, а они даром не даются.
Обманутый ее откровенностью и какой–то новой, чисто человеческой расположенностью ко мне, я задал неосторожный вопрос:
— Иза, если все так плохо, то скажи хоть, что с Лизой?
— Зачем тебе?
— Веришь или нет, совесть замучила. Ведь она может невинно пострадать из–за моего безрассудства.
Окинула ледяным взглядом, из которого мигом исчезли все сантименты.
— Забудь об этой сучке. Я же говорила, Оболдуй ее для себя выращивал. Видел, как сластена слизывает мороженое потихонечку?.. Ты только ускорил процесс. Лизку он теперь дрючит во все дырки. Потом отдаст нукерам, чтобы посмотреть, как она извивается. Потом к Патиссону. Там все и встретимся, если повезет.
С жадностью я докурил сигарету. Не хотелось больше ни о чем разговаривать. Не хотелось даже знать, правду она говорит или по своей зловредности делает мне побольнее. От острого осознания своей беспомощности я словно таял, уменьшался в размерах, как медуза на берегу.
— Никак загрустил, любимый. — Изаура Петровна игриво ткнула меня пальчиком в живот. — Не переживай, было бы из–за чего. Зачем тебе Лизка? Теперь тебе никакая баба не нужна. А захочешь поквитаться с Патиссончиком, могу помочь.
— Что?
— Есть у гения уязвимое местечко. У Оболдуя нет, а у доктора есть. Если взяться с умом…
— Говори яснее, Иза.
— Ах, какие мы сурьезные… Хватит ли только духу? Погляди, миленький… Она колдовским жестом извлекла из своих одежд, а были на ней ткани нежнейших оттенков, нечто вроде длинной серебристой спицы, но это была не спица, а клинок с пластиковой рукояткой. — Видишь?
Я потрогал мини–пику пальцем.
— Острая.
— Еще какая острая… У Патиссончика вот тут под ушком мя–я–якенькая ложбиночка, видишь, как у меня. Не бойся, потрогай.